Он только чуть-чуть прикоснулся к Ланселоту, как тут же был вознагражден: он увидел Ланселота верхом на Эпонимусе, копье в правой руке, щит – в левой, принц пришпоривает своего боевого коня… Питер поспешно залатал прореху в сознании, дабы Ланселот, не дай Бог, не вырвался наружу весь целиком.
Он обошел Эпонимуса слева, вызывая в голове образы собирающегося оседлать коня Ланселота, – но не резко, а постепенно, чтобы варвар не выскочил. Работенка оказалась опасная: Питеру казалось, что стоит ему хоть немного прошляпить – и прости-прощай Смит, владеть его сознанием будет Ланселот, а ему самому придется смириться с подчиненным положением.
«Смогу ли я тогда вернуться домой?» – гадал Питер. Если его сознание не будет принадлежать ему, сумеет ли он наладить контакт со своим миром? Или ему суждено тогда вечно томиться в Темных Веках?
Неожиданно Питер обнаружил, что в сбруе Эпонимуса отсутствуют стремена. Да и само седло совсем не напоминало ни английское, ни ковбойское, времен освоения Дикого Запада. По бокам торчали выступы – и получалось, что сидеть в таком седле надо было, широко расставив ноги. Задняя лука приподнята очень высоко – всадник при езде должен был неизбежно наклоняться слишком сильно вперед.
«Ну ладно, хоть поводья-то есть, и за то спасибо, – мрачно подумал Питер.
– Но забраться-то в седло как?!»
Медраут уже сидел в седле и, волнуясь, ждал Лансе-ло1а. А Питер, балда, не успел подсмотреть, каким образом тот оседлал своего жеребца. Парень сидел чуть ли не на плечах у коня, ноги оттянуты назад и закреплены за «закрылками» седла. Поводья висели, Медраут их не трогал. Он повернул коня влево, потом вправо, не прикасаясь к поводьям, и галопом поскакал по траве. Щит он держал низко.
«Неужели римские полководцы действительно дрались врукопашную?» – Питер, как ни старался, вспомнить не мог. Во всяком случае, Артус мог пройти обучение у римлян, но, похоже, ввел кое-какие новшества: поединки на копьях, сидя верхом на лошадях, к примеру, если верить трепу Медраута. Римляне, как правило, кавалерийские дела оставляли наемникам, варварам-лучникам.
«Проклятие! – в отчаянии думал Питер. – Но иного выхода нет, ничего не поделаешь, придется как-то залезать в это чертово седло!»
Он положил правую руку на круп Эпонимуса, а левой ухватился за переднюю луку седла. Отчетливо представил оседланную лошадь в Сэндхерсте, подпрыгнул, взлетел, расставил ноги…
Эпонимус фыркнул и подался вбок. Питер упал поперек седла – голова с одной стороны, ноги – с другой. Он попытался закинуть ногу, но Эпонимус решил немного погарцевать. Он повернулся трижды по часовой стрелке и чуть не сбросил Питера.
Наконец любимцу Камланна удалось развернуться и перебросить ногу через седло. Эпонимус вяло взбрыкнул, но присмирел, как только Питер закрепил ноги за «закрылками».
Медраут смеялся. Питер глянул на него так, как смотрят сержанты на кадетов во время муштры.
– Прости, мой принц, – извинился Медраут. – Про то, как Эпонимус не любит, когда на него садятся верхом, хотя байки, но я даже не представлял себе, что он вытворяет такое.
– Бывает с ним… – пробормотал Питер.
Затем он старательно воспроизвел посадку Медраута и убедился в том, что в седле с высокой задней лукой сидеть куда менее удобно, чем в обычном, со стременами. Эпонимус мгновенно отреагировал, когда Питер сжал его бока каблуками– стоило нажать с одного бока, как он шел в противоположную сторону.
Медраут поводья в руки не брал, и Питер решил вести себя так же. Питер наклонился вперед – и Эпонимус пустился рысцой. Стоило Питеру немного запрокинуться назад – конь замедлил бег. Без поводьев обе руки у Питера оказались свободными.
Он наклонился, взял щит и закрыл им левое предплечье. Щит оказался меньше, чем предполагал Питер, и вовсе не походил на щиты, описанные в «Айвенго».
Правой рукой Питер сжал рукоять тяжеленного боевого топора и на пробу несколько раз взмахнул им. Из-за этого он чуть было не вылетел из седла. Махать топором вперед оказалось проще простого, но вот обратный взмах давался гораздо тяжелее.
Питер убрал меч и щит на места и развернул коня к Медрауту. Довольно легко он догнал парня и поравнялся с ним. Эпонимус, похоже, отлично понимал, чего хочет хозяин, и отвечал на приказания чуть ли не раньше, чем Питер их давал.
– Государь, – осторожно поинтересовался Медраут, – ты, наверное, немного перебрал вчера?
Спросил он с искренней заботой и сочувствием, без всякой задней мысли.
Питер промолчал и махнул рукой в сторону леса, располагавшегося примерно в полумиле.
– Давай-ка во-он туда, на поляну, сынок. Коней пустили шагом и вот так, не торопясь, добрались до первых деревьев. Медраут немного обогнал Питера и свернул на запад, где по лесу вилась тропка. Еще десять минут – и вот они уже на широкой круглой поляне. В дальнем углу виднелся пустой мраморный фонтан. Каэр Камланна за облетевшими дубами видно не было. Дубы облетели, но их ветви густо увешивали шары омелы. Питер заявил, что место очень даже подходящее.
Они с Медраутом нацепили шлемы, взяли щиты, Медраут увел своего коня галопом на другой край поляны и развернулся к Питеру, сжав в руке копье.
Он приветственно поднял оружие. Питер ответил ему тем же. Великий воин погнал Эпонимуса вперед, готовясь получить не один синяк.
Глава 24
Корс Кант стоял у окна своей комнаты, поеживаясь от холодного ветра, порывы которого пролетали по полям, городу и замку. Кожа барда покрылась пупырышками. Рассвет слепил его красными и желтыми красками, яркость которых усиливалась бликами, игравшими на поверхности воды фонтана у восточного крыла. Рассвет напомнил Корсу Канту о волосах Анлодды.
– Как мне завоевать тебя, любовь моя? В воображении юноши его возлюбленная встала у него за спиной и пробежалась легчайшими пальцами по позвоночнику. «Я тебе не приз, который можно выиграть, бросив на стол несколько янтарных костей. Честно говоря, не знаю, кто из вас хуже – Куга, который берет женщин силой, или один мальчишка из Лондиниума, который играет в игрушки с чистыми и невинными девушками!»
Корс Кант обернулся в полной уверенности, что увидит Анлодду, и страшась того, что она увидит его. Призрак Анлодды стоял между Корсом Кантом и медным зеркалом. Прозрачная фигура девушки, сквозь которую Корс Кант видел собственное отражение: невысокий, но ладный, почти изящный, но какой из него боец? Что мог предложить своей возлюбленной полубард?
– Что ж… – отвечала ему призрачная Анлодда, – ты мог бы предложить мне любовь, если это не слишком много для тебя, Корс Кант Эвин.
Воображаемый голос прозвучал настолько реально, что юноша виновато потупился.
– Почему все, кому вздумается, говорят у меня в голове? – требовательно спросил он.
– Пф-ф-ф! Я тебе не «все»! И я с тобой не разговариваю, или ты забыл? Я просто кое-что предлагаю тем придворным бардам, которые слышат меня. Найди меня, если хочешь, и я позволю тебе извиниться передо мной.
Но нет, это просто восточный ветер шуршал легкой занавеской. Тусклое зеркало отражало все, что творилось в сердце у юноши.
– Хорошо, я извинюсь перед тобой, Анлодда. Прости меня за то, что ты упрямая, вредная, за то, что ты мучительница. Довольна?
Из-за двери послышался смех. Корс Кант вздрогнул, ахнул, развернулся к двери – слишком поспешно – и споткнулся…
В дверях стояла Анлодда – на сей раз самая настоящая – такая же настоящая, как брызги свиного помета на ее сапожках.
– О, Корс Кант! – с издевкой воскликнула она. – А ты, оказывается, совсем не глуп – по крайней мере, когда разговариваешь с пустой комнатой!
– Я не.., то есть я не…
– Я пришла попросить.., я хотела сказать – я пришла, чтобы ты пригласил меня на прогулку, а также для того, чтобы дать тебе возможность извиниться передо мной, но первую порцию извинений я уже выслушала. Просто восторг! Теперь остается решить, приглашаешь ли ты меня на прогулку верхом. Ну?