Увы, мимо. Медраут, пригнувшись, нырнул вперед. По инерции Питера качнуло вперед, но он удержался на ногах и шлепнулся ничком на траву. При этом он, как и предполагал, просто-таки впечатался физиономией в землю.
Дрожа, он поднялся на четвереньки, встал на ноги.
– Н-неплохо, – пробормотал он. – Ос-сновные приемы ты знаешь, – похвалил он Медраута, отплевывая грязь.
– Принц Ланселот, а нельзя ли заняться чем-то посложнее? Не сочти меня неблагодарным, но ведь я уже кое-чему обучался.
– Ты прав, это я просто.., проверял тебя, смотрел, на что ты годишься. Продолжим.
Они осторожно пошли по кругу, не спуская глаз друг с друга. Питер обнаружил, что топор довольно удобен, хотя поначалу и показался тяжелым. Отлично сбалансированное оружие – таким легко сражаться и пешим. Наносить удары следовало не плашмя, а боком. Центр тяжести располагался достаточно высоко для того, чтобы нанести чувствительный удар, но при этом достаточно низко для того, чтобы быстро отдернуть топор.
Щит мешал Питеру до тех пор, пока он не перестал обращать на него внимание, и представил, что это просто продолжение его руки. Питер выставил блок, закрылся от удара Медраута, и щит отбросил в сторону топор противника.
Двумя резкими, быстрыми ударами Питер завоевал явное преимущество. Физиономия Медраута утратила подобострастное выражение и приняла сосредоточенный вид. Он занялся делом. Медраут размахивался слишком сильно и тяжело. Питер уклонялся от ударов – прежние знания, возрастом в пятнадцать сотен лет, вырвались наружу.
Неожиданно Питер вонзил сапог в мягкую лесную землю, крутанулся на триста шестьдесят градусов и врезал каблуком по шлему Медраута. Медраут полетел в одну сторону, его шлем и топор – в другую. Парень тяжело рухнул на землю.
«Еще слава Богу, что шлемы не целиком железные», – подумал Питер.
Он поборол искушение подбежать к поверженному противнику и пощупать пульс, и еще одно: поднять топор и раскроить черепушку Медраута. Подавив полыхнувшую жестокость, он поглубже вдохнул и загнал Ланселота в дальний угол сознания.
Медраут застонал, с трудом поднялся на четвереньки и потряс головой. Подобрал шлем, пощупал вмятину.
– Государь, я… – Он снова тряхнул головой, стараясь проморгаться. – Но чем, во имя Гадеса, скажи, ты ударил меня?
– Каблуком, будущий центурион. Хочешь еще разок?
– Нет! Я хотел сказать.., нет, государь. Каблуком? Но это невозможно! – Медраут уставился на вмятину на шлеме. – Но.., если подумать… Да.., это был великолепный удар, принц Ланселот.
Он стоял, покачиваясь, взгляд его по-прежнему блуждал.
– Думаю.., на сегодня с меня хватит.., государь. – Он чуть было не ушел без топора, но Питер указал Медрауту на валяющееся на траве оружие. Медраут даже не попытался забраться на своего коня верхом – взял под уздцы и повел к Каэр Камланну.
«Вот так вот! – мысленно съязвил Питер, довольный собой впервые с той минуты, как приземлился на страницах Мэлори. – Может, мне и не стоит так сильно бояться этого Куты?»
Он согнул руку в локте, поражаясь тому, какие у Ланселота могучие мышцы и превосходное чувство равновесия, и все это наработано годами драки с топором, десятками военных кампаний. «Да уж, мисс Селли так тебя разэтак Корвин, тебя, голубка моя, тоже ожидает масса весьма неприятных сюрпризов! Вот только выслежу – держись!»
Питер надел на лезвие топора чехол, подобрал копье и убрал в прорези на седлах и оседлал Эпонимуса – примерно столь же изящно, как в прошлый раз, после чего поскакал обратно к вилле.
Глава 27
Боясь опоздать хоть на миг на назначенную встречу с Анлоддой, Корс Кант торопливо одевался. Помня о том, как придирчиво его возлюбленная относится к чистоте, он вымылся три раза и осмотрел одежду – нет ли где хоть пятнышка. Под мышками он намазал душистым парафином, который стащил из покоев Кея, когда тот в последний раз выступал в Совете.
Корс Кант поспешил к южным воротам (не тем, что возле стадиона, а к другим) и был на месте к третьей цимбале. Анлодда же не появилась до полудня.
Одета она была ярче, чем на пиру. Туника на ней была светло-кремовая. Из-под туники выглядывала нежно-зеленая, цвета морской волны, сорочка. Между тем скромной такую одежду не назовешь: туника была чересчур коротка. Такие туники носили сородичи Анлодды – дикие, неотесанные кельты. Туника открывала длинные, крепкие, стройные ноги, чуть тронутые загаром. Сапожки Анлодда отчистила.
«И не по-кельтски, и не по-римски», – подумал бард, сердце которого болезненно заныло. Тунику Анлодды украшала вышивка – три маленькие зеленые лесные ящерки. Довольно богатая одежда для простой вышивальщицы. Такая больше подошла бы дочери всадника или сестре магистрата.
«О боги! Уж не позаимствовала ли она одежды у Гвинифры?» – Корс Кант в страхе оглядывался по сторонам, дабы удостовериться, что никто сейчас не видит Анлодду и не расскажет ничего ее госпоже.
– Готов? – небрежно поинтересовалась Анлодда. Корс Кант кивнул, все еще волнуясь за девушку.
– У меня кое-что есть для тебя, – продолжала она. – Подарок. Святые дары, точнее.
С этими словами она извлекла из торбочки маленький кувшинчик и вынула из него пробку. Вытрясла на ладонь что-то, похожее на кусочек высушенного мяса, и подала Корсу Канту. Тот уставился на подношение и понял, что перед ним какой-то незнакомый гриб.
Бард принюхался. Никакого запаха.
– Мне съесть это?
– Так, как если бы то была моя плоть, – сказала Анлодда, загадочно улыбаясь.
Корс Кант поднес гриб к губам, но Анлодда взяла его за руку.
– Ты веришь мне? – спросила она.
– Да, – поспешно ответил он. Слишком поспешно.
– Гусеницы превращаются в бабочек, – сказала Анлодда, отпустив его руку.
– В этом состоит их чудо. Головастики становятся лягушками. А нам, людям, приходится проглотить волшебное снадобье для того, чтобы с нами произошло превращение. Помни об этом, Корс Кант Эвин, ученик барда.
Он долго ждал. Желудок у него скрутило. Все ясно: она дала ему отраву, какое-то жевательное зелье. Ну и насколько же он ей действительно верил?
Она бесстрастно следила за ним, не выдавая своих мыслей.
«Глупый я бард, – распекал себя Корс Кант, – побоялся узнать, что это такое!» Но разве Гвидион испугался перед тем, как испробовать напиток речи и понимания?
Корс Кант жевал сушеный гриб, а тот был жестким, как кожа, и чем дольше жевал его Корс Кант, тем он становился горше. Юноша проглотил гриб и чуть не поперхнулся.
Анлодда потянулась к нему, быстро поцеловала в лоб – холодновато, по-сестрински.
– Пошли, добудем лошадей, – сказала она.
Они пересекли circus maximus , спустились вниз с холма и перешли улицу Флавия Валентиниана – мощеную дорогу, которая двадцатью годами раньше называлась улицей Вортигерна. А тогда Вортигерн привел в Кент купцов-саксов и перевернул весь мир вверх ногами.
«Даже улицы – и те рассказывают всякие истории», – размышлял Корс Кант. Анлодда положила руку ему на плечо. Он весь сжался от ее прикосновения, чуть не задохнулся, а она рассмеялась. «О чем я думаю? Ноги Анлодды стоят мириадов почивших Вортигернов. Подумать только! Ведь уже двенадцать месяцев миновало с тех пор, как остыла зола, оставшаяся после его погребального костра!»
Они миновали беленые, не разрисованные северные ворота, именовавшиеся Триумфальными, и вошли в Камланн – в город Камланн. Солнечные лучи, отражавшиеся от белокаменных стен, слепили Корса Канта. За годы жизни в Каэр Камланне бард научился избегать определенных районов города, предпочитая посещать только дворец, бани и библиотеку. Мирддин не поощрял увлечения учеников городской жизнью.
А теперь Анлодда вела его по улицам, где он бывал и раньше, но торопливо пробегал, мимо лавок, которые он видел и прежде, но никогда не разглядывал. Она держала юношу за руку, указывала на каждое здание и рассказывала его историю. Корс Кант изумленно смотрел на Камланн, которого никогда не видел.