«Это не моя вина, я за это не в ответе.., смотри, до чего ты меня довел, полковник Купер! Третейский судья! Виновник нашего существования! Вселенная
– заводная игрушка!»
Питер услышал тихий разговор. То были голоса барда и его подружки. Сикамбриец схватил Гвинифру за руку, постучал в стену. Из-за занавеси выглянул Корс Кант. Он очумело переводил глаза с Питера на Гвинифру.
– Принц Ланселот… Миледи, принцесса Гвинифра… – прошептал юноша.
Питер услышал, как за занавесом, словно воробышек, метнулась в сторону Анлодда. Стукнули дверцы шкафа, что-то упало. Анлодда выругалась похлеще торгового моряка.
– Корс Кант, – еле слышно выговорил Питер. – Принцессе и мне.., нужно где-то.., поговорить.
Бард все понял – что значит интуиция поэта! Он вздохнул, на миг задернул занавес и снова откинул.
На Анлодде был мужской наряд – скорее всего платье Корса Канта. Туника висела до самого пола. «А под туникой небось ничегошеньки, – подумал Питер.
– Неудобно как! Но что я могу поделать?!»
Питер, понизив голос, заговорил с Корсом Кантом. Ему хотелось придать голосу задушевность, но выходило почему-то угрожающе.
– Никому ни слова, парень, никому ни единого слова!
Юноша смиренно кивнул.
Подарив Питеру на прощание взгляд, подобный молнии, Анлодда выскользнула из комнаты, придерживая тунику, чтобы та не свалилась с ее плеч. Питер успел заметить, что под туникой на девушке какая-то черно-серебристая одежда. Бард выскочил следом за возлюбленной.
Чуть помедлив, Гвинифра грациозно шагнула в комнату. Вид у нее вдруг стал робкий.
– Ланселот, в мечтах я много раз представляла себе нас с тобою вместе. Но теперь все иначе. Солнце светит так ярко, оно так безжалостно…
Любовь моя, пойми, для меня это не просто.., мне не хотелось бы, чтобы мы с тобой валялись на сеновале, и.., ты герой Камланна, ты служишь Артусу, моему мужу. Когда этот сакс сбросил тебя наземь, я думала, что у меня кровь горлом хлынет! А потом, потом, когда ты обнял меня, я мечтала о том.., о том, чтобы Артус был мертв!
– Он умрет, если мы сделаем это. «Вот! Выговорил наконец!»
– Мы с ним не обнимались года два. Тебе это ведомо. Он говорит, что у него нет времени, что у него Империя, у него долг, и всякое такое. Но на его мальчиков у него времени хватает. Но по-своему он меня любит. О, любовь моя, я говорю глупости. Заставь меня замолчать!
Но вместо того, чтобы заставить принцессу замолчать, Питер осторожно сел на кровать Корса Канта. С болезненной уверенностью он понимал, чем закончится этот разговор. И что того хуже – он понимал, что это он, Питер Смит, протягивает руку к Гвинифре. Он, а не Ланселот из Лангедока. «Сознательный грех, вот так мы по своей воле ступаем на дорогу, которая ведет в ад. Мальчики? О чем это она – какие еще у Аргуса „мальчики“?» Он решил отбросить эту мысль, он наверняка ослышался.
– Я думала, что мы могли бы сыграть в игру, Ланселот. Даже если мы разделим с тобой ложе, ему бы это было все равно, покуда бы мы это скрывали. Покуда я была бы готова упасть в его объятия, когда он того пожелает. Мы близки, мы любим друг друга, но мы не.., о, ты понимаешь, что я хочу сказать! Но сейчас я жажду тебя сильнее, чем его. И думаю, ему это ведомо.
– Ведомо, – с тяжелым сердцем произнес Питер. Он развязал ленточки на ее хитоне, и белая, девственная ткань упала на пол. Она стояла перед ним, нагая, как Ева, и обольстительная, как Лилит. Бледная кожа, светлые волосы, и вся она – близкая, как никогда.., и ее аромат – он одурманивал, бил подобно хлысту. Питер облизнул пересохшие губы и отбросил всякие мысли о грехе и о том, к чему это все могло привести.
Забыл о королеве. О короле. Об отечестве. Он крепко обнял ее, припал губами к ее очаровательной груди.
– Люби меня, – повелела принцесса, и они упали на кровать.
Глава 44
Я велела Этому Мальчишке оставить меня, ибо теперь мне стал ясен кровавый замысел отца, и голова у меня кружилась так, как кружится опавший осенью лист, сорвавшийся с дуба и летящий с утеса вниз, в морскую пену. Но он все не уходил, не хотел оставить меня одну – он все еще не мог оправиться, прийти в себя после своего дурацкого героизма на турнирном поле. Глупый мальчишка! Но я была тверда, пожалуй, даже груба, потому что мысли метались у меня в голове подобно пчелам, которые вьются возле горшка с медом, и мне нужно было как следует все обдумать до нашего отъезда.
Я выгнала его, быстро прошла по коридору и поднялась вверх по лестнице. Я никогда прежде не поднималась выше комнаты Корса Канта, а вдруг мне стало любопытно, куда ведет эта лестница.
Следующий этаж был третьим, если считать снизу. Тут жили законники Артуса и, как ни странно, его сапожник. Ступени ближе к верху стали скользкими. Тут вообще, как говорили, все было переделано на новый лад, да мне-то это было совершенно безразлично.
Стены наверху оказались обитыми тонкими планками какого-то темного дерева
– не то красного, не то кедра, а коридор был так узок, что, расставив локти, я уперлась бы ими в обе стены. Но я этого, конечно, делать не стала.
Вдоль наружной стены располагались кабинеты трех студентов-законников, а двое старших законников владели двумя комнатами попросторнее, и окна этих комнат выходили во внутренний двор. А из окон комнаты сапожника открывался прекрасный вид во двор Бегущей Воды – туда, где я бродила, растревоженная, прошлой ночью.
Сапожника дома не оказалось, поэтому я заглянула к нему в комнату. Там валялось множество недошитых сандалий, куски кожи и целые мили кружев. У одной стены стояли свернутые в трубы кожи.
Окно было открыто. Легкий ветерок шевелил подвешенные к оконной раме шнурки с нанизанными на них бусинами. Я выглянула из окна, закрыла глаза, и мне показалось, что я ощущаю дыхание матери, от которого чуть шевелятся мои багряные волосы. А потом я откинула волосы за спину и зажмурилась от яркого света.
Уже перевалило за полдень, я поняла это, хотя не видела солнца, так как окно из комнаты сапожника выходило на юго-восток. Я стояла у окна и немного волновалась – вдруг заявится сапожник. Что он со мной сделает? Отберет у меня сандалии? Но тут я бросила взгляд влево и ахнула.
От первого этажа до самой крыши тянулась деревянная лестница. Я могла бы запросто ступить на нее с подоконника.
Я оглянулась через плечо. Занавес не шевелился. Ткань была слишком тяжела, чтобы ее мог тронуть такой легкий ветерок. Облизнув коралловые губы, я легко взобралась на подоконник, удержала равновесие и попробовала ногой лестницу.
Вроде бы она держалась крепко. Вдохнув поглубже, я перебралась на нее.
Перекладины были расставлены широковато для меня, но все же мало-помалу я добралась до крыши. Крыша оказалась плоской. На камнях валялись кучи стрел, камней для катапульт, на холодных очагах стояли котлы с остывшей смолой. По углам стояло по катапульте, во внутренний двор замка можно было спуститься по приставным лестницам. В случае осады их наверняка поднимали на крышу.
Я прошла по крыше к наружной стороне и поняла, что стою прямо над покоями Dux Bellorum.
И тут меня озарило: теперь я поняла, как прокрасться к нему в покои и убить его! Нужно только привязать на крыше веревку, спуститься по ней и спрятаться у него в покоях, пока его не будет, а когда он вернется, я воткну клинок ему в грудь или в спину и убью… Убью Артуса, Dux Bellorum. Отца Этого Мальчишки. В каком-то смысле, потому что другого отца у него не было.
Я села на камень, прислонилась спиной к парапету и долго плакала – наверное, восьмую часть свечи – сама не знаю почему.
Когда он выбежал на турнирное поле, Этот Мальчишка, и бросился между Кугой и Ланселотом, у меня чуть сердце не остановилось, а ведь тогда я бы умерла! Никогда прежде я не чувствовала себя так – мне стало так страшно, что я почти окаменела.., но вместо того, чтобы окаменеть, я сама выбежала на поле, схватив копье. А если бы кто-то поджег мои сапожки, я бы не смогла и пошевелиться, чтобы убежать от пламени.