— Да иду уже, иду! — страдальчески простонал несправедливо обиженный дух, поспешно отплывая в сторону и пропадая за ближайшей статуей. — Вот ведь разоралась…
— Не волнуйся, Арт, — с заговорщицкой улыбкой повернулась ко мне леди. — Если тут что-то есть, мы непременно найдем.
Я только усмехнулся и, проследив за тем, как невидимые абсолютному большинству присутствующих призраки, препираясь и беспрестанно споря, снуют между статуями, занялся своими непосредственными обязанностями.
Повреждений на теле, как и говорил Хог, не обнаружилось: ни ран, ни синяков, ни даже мелких порезов, которые могли бы остаться после бритья. В ауре тоже не имелось подозрительных следов, которые можно было связать с посторонним воздействием. Ни порчи, ни сглаза, ни проклятия, ни наведенной магии, ни даже крохотного клочка отрицательных эмоций, которые навели бы меня на мысль о преднамеренном убийстве. И ни единого следа маскирующей магии, позволяющей думать, что место преступления старательно подчистили.
Судя по ауре, на старика в последние пару месяцев никто даже не разозлился. На него не воздействовали физически или магически. Он не носил при себе амулетов. В его теле не осталось следов каких бы то ни было ядов… уж в чем в чем, а в этом я разбирался прекрасно. И был готов поклясться, что настоятель чист, как горный хрусталь. И мертв, как тот камень, на котором остывало его бездыханное тело.
Помня о словах Йена, я все же приложил правую ладонь к груди мертвеца, пытаясь нащупать место, откуда жизнь стала уходить первой. Но, так же, как и Хог, был вынужден признать, что настоятель действительно умер от обычного сердечного приступа. Причем смерть наступила относительно недавно — вторая мерная свеча едва успела догореть, когда меня нашел мальчишка-посыльный, так что иные причины полностью исключались: воздействие маскирующей магии сохраняется как минимум сутки. Так что господин Вейс был полностью в своем праве.
— У нас ничего, — кратко доложил о результатах осмотра вынырнувший из ниоткуда Жук, подтверждая мои выводы. — Ни крови, ни шлейфа недавней смерти, ни каких бы то ни было других следов. Храм чист, Арт.
— Спасибо, я понял, — задумчиво кивнул я, поднимаясь на ноги и возвращая призраков на место.
Йен, увидев мое лицо, почему-то помрачнел. Лардо, напротив, с торжествующим видом пригладил усы. На лице Хога появилась пренебрежительная усмешка, и…
Честно говоря, я не собирался этого делать. Призывать свои силы лишь для того, чтобы кого-то успокоить или, напротив, кому-то подгадить, не в моих привычках: дар не для этого предназначен. Да и дело казалось ясным, как божий день. Но все случилось само собой. В тот самый миг, когда я поднял голову и взглянул на бога, у чьих ног лежало мертвое тело.
Фол… мрачный повелитель ночи… хозяин смерти и покровитель тех, кто решил положить свою душу на его черный алтарь. Неприветливый. Хмурый. Жестокий. Острый стилет, который он держал острием вниз, за тысячелетия успел отведать немало крови. Φола ненавидели. Ему приносили жертвы. Перед ним преклонялись за силу и безоговорочную власть над человеческими душами. Страшились его гнева. Но при этом боялись его благословения едва ли не больше, нежели кровожадности Рейса.
Странно, что душа настоятеля, на плече которого был вытравлен символ солнца, вдруг решила отлететь под тяжелым взором ее вечного противника. Странно, что старик САМ стремился к Фолу, хотя, казалось бы, должен был искать упокоения у своего бога или хотя бы умереть на пути к нему. Что же заставило его просить снисхождения у несговорчивого владыки ночи? Он ведь не зря упал возле ЭТОГО алтаря?
Я неосторожно взглянул в глаза каменного божества и на бесконечно долгое мгновение провалился в густую тень. Храм и все присутствующие в нем тут же исчезли. Алтарь ухнул куда-то вниз и пропал в непроглядной тьме, окутавшей мир удушливой черной пеленой. Опора под ногами тоже исчезла, лишив меня понимания, где пол, а где потолок. Перед глазами заметались полупрозрачные силуэты… так быстро, что их невозможно было разглядеть. А потом послышался шепот… навязчивый, сводящий с ума и ядовитой песней вливающийся в разум.
Он отравлял мысли. Ввинчивался острым сверлом в память. Заставлял видеть то, чего никогда не было в моей жизни. Зато было в жизнях тех, чьи души проносились мимо меня с устрашающей скоростью: кровь, боль, вереница стремительно меняющихся, искаженных до неузнаваемости лиц, сотни глаз, до краев наполненных страданием, тысячи рук, безжалостно выкрученных в мучительном спазме. Распахнутые в беззвучном крике рты, искалеченные тела, изрубленные останки, над которыми звучал все тот же неумолимый шепот… горький, безумный… шепот множества голосов, в каждом из которых слышалось бесконечное отчаяние. То самое, что поневоле заставляло задержать взгляд на мелькающих лицах и увидеть обстоятельства, приведшие этих несчастных сюда, к своему хозяину и повелителю. Могущественному богу, в царство которого я только что имел неосторожность вторгнуться.