— Может быть потому, что хотел, чтобы ты приехал в Ереван.
— Я тебя не понимаю.
— Что тут непонятного? Я хотел, чтобы ты увидел этот город. Неважно, что не встретимся.
— Ты потерял рассудок, Артуш…
— Я потерял его еще в Баку, много лет назад…
— Завтра вечером мы выйдем в город. Может где-нибудь увидимся?
— Ты все стоишь на своем? Какая разница — в отеле или в городе?
— Я все равно хочу тебя увидеть, пусть даже издалека.
— Не будь таким слабым. Приди в себя. Что ты сказал домашним?
— Не понял.
— Ты сказал, что едешь в Ереван, или?..
— Кое-как объяснил ситуацию. Матери стало плохо, принялась себя истязать. Отец тоже был не в себе. Но мне на это наплевать. Сколько мне еще жить, думая о них? И у меня есть право прожить жизнь, так, как мне хочется.
— Разве ты не живешь, так как хочешь?
— Ты называешь это жизнью? Знаешь, что мне кажется? Может мы уже умерли и живем в аду?
— В каком смысле?
— Отбываем сейчас грехи из прошлой жизни здесь, в месте под названием «Земля». Ты по одну сторону фронта, я по другую. А нам кажется, что мы живем. Живем, и когда-нибудь умрем… На самом деле, мы давно мертвы.
— Что с тобой происходит?
— И сам не знаю… Кажется, я впадаю в депрессию. Ереван депрессивный город. А жизнь… по-моему просто симулякр.
— С этим я согласен — и жизнь, и войны, да и машины, небоскребы, супермаркеты. Да, самый большой симулякр — наши отношения. Но Ереван все равно навевает депрессию.
— Что-то изменилось в наших отношениях?
— Ты о чем это?
— Спрашиваю. Может я чего-то не знаю? Говори открыто.
— Ты становишься параноиком. Ничего не изменилось, и не могло.
— Но твой голос не такой как всегда. Я чувствую, что что-то не так.
— У меня умерла тетя. Я ее очень любил.
— У тебя была тетя в Ереване?
— Да. Наша материнская сторона из Ехегнадзора.
— Даже не знаю что сказать…
— Можешь ничего не говорить. Тетя Сирушо очень помогла нам, когда мы бежали из Баку. Она и без нас жила тяжелой жизнью. Так и не вышла замуж. С восьмого класса работала с бабушкой на ферме дояркой. Была лауреатом премии Ленинского Комсомола. Сгноила жизнь в совхозе имени «Сорокалетия Советской Армении».
— Я понимаю тебя, Артуш.
— Я вижу, ты хочешь меня утешить, но вряд ли ты меня понимаешь.
— Ты прав…
— Обиделся?
— Нет, нет. Просто не думал, что все будет так сложно.
— Что именно?
— Что все так сложится — что не встретимся, и даже говоря по телефону, будем следить за каждым словом. Я понимаю твое горе, но я совершенно по-другому представлял свою поездку в Ереван. Мои надежды не оправдались.
— Думал, что прогуляемся по Еревану, съездим вместе на природу, даже в гостинице будем жить в одном номере, а платить за все будет Борис?
— Да, примерно так и думал. Ты прав.
— Зря… Мы можем увидеться в Тифлисе. Примерно через месяц я закончу все свои дела, и могу приехать в Тифлис аж на целых две недели. А ты?
— Может быть. Значит, до следующего свидания мне надо ждать целый месяц?
— Ты и сам знаешь, что если бы у меня была возможность приехать раньше, я бы это сделал.
— Хорошо, Артуш. Да будет так. Аминь!
Заур раздраженно бросил трубку и подошел к окну. Он смотрел на свет фар проносившихся мимо гостиницы машин и громко рыдал. Вдруг вытащил из кармана мел, захваченный в Баку, в школе № 2, раскрошил его и высыпал на пол.
Ереван не принес ему облегчения.
Утром, в восемь часов его разбудил стук в дверь. Колотивший с завидным упорством Артур, будил гостя из Азербайджана к завтраку. Заур, который после разговора с Артушем плохо спал и видел всю ночь кошмары, про себя проклинал Артура, но был рад тому, что тот избавил его от мучений. Он приоткрыл дверь, и посмотрел на охранника воспаленными глазами:
— Максимум через полчаса буду в ресторане. Сам спущусь, не беспокойтесь. Убегать никуда не собираюсь.
Артур иронично улыбнулся.
— Отсюда невозможно убежать. У нас и на улице люди.
Сказав это, он гордой походкой направился к лестнице.
Заур обругал себя, затем Бориса за то, что приехал в Ереван и захлопнул дверь. «В самом деле, зачем я приехал. В жизни еще не было более нелепой поездки. Еще Артуш из себя неизвестно что строит. Если на него так повлияла смерть тетки-доярки Сирушо, значит все еще хуже, чем я думал».
Он принял душ и оделся. Торопиться было некуда. Он даже вышел на балкон, посмотреть на утренний Ереван. Вершина армянского вожделения — гора Арарат, во весь рост поднималась над горизонтом. Слова Сталина: «Армяне будут видеть Арарат, но никогда до него не прикоснуться» продолжали быть актуальными. Заур еще раз посмотрел в зеркало, размял шею, вышел из комнаты и не торопясь, спустился в ресторан.