- И стреляли?
- Приходилось.
- Прицельно?
- Какое прицельно... Уверяю вас, что ни к мужеству, ни к героизму все это не имело никакого отношения: мы шли всю ночь, к рассвету вползли на сопку, усталость пересиливала любой страх, я упал, задремал и проснулся от выстрелов. Стреляли все куда попало - кто в воздух, кто в "зеленку", ну и я... куда-то. Просто чтобы дать понять, что у нас есть оружие. С тех пор я почти не стрелял, даже во время других боев, когда мы окружали банду Гаюра, к северу от Саланга. Это была акция возмездия: Гаюр первым обстрелял советскую территорию - военный городок Пяндж. Так война впервые перешагнула советскую границу. Гаюра ловили десантники, я ходил с ними. Целая дивизия его окружила, но он дал взятку и ушел.
- Какую взятку?
- Там давали чаще всего деньгами, и капиталы в Афганистане делались непредставимые. Например, командир части списывал БТР как взорвавшийся, а сам продавал его "духам". С БТР было труднее - технику могли проверить, найти место боя и обнаружить, что никакого БТР там нет. А с личным оружием проще.
Люди все это видели. Еще они видели, как стирались с лица земли деревни и кишлаки. Именно тогда страна впервые убедилась в аморальности происходящего. После Афганистана жизнь в СССР не могла оставаться прежней, как не могла бы сохраниться в прежнем виде мирная семья после того, как муж в приступе бешенства вдруг избил жену.
"БОРОВИК обладает крепким плодовым телом, плотной ножкой..."
- Какие физические нагрузки были для вас тяжелее: в Афганистане или в американской армии?
- Я был тогда в хорошей форме и весил поменьше, так что в Афганистане каких-то нечеловеческих физических трудностей я не испытывал. Физподготовкой мало кто занимался всерьез - люди слишком выматывались в боях. В американской армии я едва-едва выполнял к концу командировки женский армейский норматив - 72 отжимания за минуту с чем-то. Там очень трудно в этом смысле.
- Как к вам относились в армии США?
- Рядовые - очень хорошо, а офицеры поначалу все были уверены, что я ГРУшник.
- А вы не ГРУшник?
- Нет, конечно. Будь здесь хоть какая-то попытка даже чисто "подготовительных бесед" со стороны ГРУ - я бы никуда не поехал. Пентагон детально проверил меня и мои тылы, прежде чем разрешить службу на базе Форт-Беннинг - их святая святых.
Другое дело, что ГРУ, как это сейчас ни странно, помогло мне напечатать американские очерки. Я позвонил Ахромееву - тогда начальнику Генерального штаба - и попросил дать мне консультанта, который проверил бы мой текст с чисто технической точки зрения и убрал военные "ляпы". Через день меня представили начальнику американского отдела ГРУ Михайлову - он был до этого нашим военным атташе в Вашингтоне. Он исправил ряд технических ошибок, и я его спросил: ну что, товарищ генерал, вы, вероятно, противник публикации? Ведь тогда многие военные чины были категорически против издания моей повести. Их раздражал даже невинный рассказ об уровне комфорта в армии США. Михайлов ответил: нет, нашему генералитету будет полезно встряхнуться. Пусть наши знают, как сильны американцы.
- И сколько, по-вашему, продержалась бы наша дивизия против американской?
- Я полагаю, что в рукопашном бою мы бы не уступили. Но до рукопашного боя никогда бы не дошло. Если сегодняшний американский бомбардировщик может сбросить бомбу прицельно в заводскую трубу - какой там рукопашный... Сначала авиация и артиллерия утюжат территорию противника, и только потом в дело вступают сухопутные войска. Техника американцев, в том числе электронная, потрясает новичка - у большинства солдат "уоки-токи", а у наших? Правда, многое зависит от условий боя: в джунглях - например, во Вьетнаме - наш АК давал сто очков вперед американской винтовке М-16, потому что его пуля тяжелее, скорость её не столь велика, и потому она меньше рикошетит. Рэйнджеры и "зеленые береты" во Вьетнаме предпочитали АКС. Кроме того, пуля в американском стрелковом оружии очень плотно, почти без зазора, входит в ствол. Попади туда песчинка - винтовка выходит из строя, а "калашников" стреляет себе в пустыне, как и в лесу... Точная, образцовая техника вообще довольно уязвима: так, наша неуклюжая авиация гораздо надежнее, как это ни смешно. В американском самолете все может зависеть от одного электродика. И танки наши считаются лучшими в мире. Но в целом, как это ни печально, боюсь, повторился бы сорок первый год...
- Вы были близко знакомы с Ахромеевым?
- Нет, но относился к нему с уважением и интересом. Мы по-настоящему познакомились только после моей американской командировки. Она не нравилась ему - он уже тогда, в 1988 году, видел в "Огоньке" более опасного противника, чем американская армия. И, возможно, был по-своему прав. Тем не менее "добро" он дал...
- И указал на вас как на возможного исполнителя?
- Нет, он не имел никакого отношения к выбору репортеров. Я бы никому не уступил эту поездку: идея принадлежала мне. После Афганистана "Лайф" опубликовал фрагменты моей повести, и заместитель главного редактора Питер Хау предложил разработать несколько совместных проектов. Мы сидели с Питером в ресторане "Баку" и пили азербайджанское вино. Вдруг неожиданно для самого себя, испугавшись такой дерзости (на дворе стоял 1988 год), я предложил ему обмен военными корреспондентами. "Лайф" уговорил Карлуччи, чуть позже согласился и Язов. Главное условие поставил Ахромеев: не переодеваться в форму армии противника и не стрелять из американского оружия. Пентагон поставил другое: не поливать противника грязью. Второе условие я выполнил, а в форму все-таки переодевался, да и из М-16 пострелял.
Мы говорили с Ахромеевым о многом - об Отечественной войне, об американцах, о политике, - но наши отношения как-то не сложились. Зато он был очень дружен с председателем объединенного комитета начальников штабов американской армии - адмиралом Кроу. Американским Ахромеевым, по сути. Они дружили семьями, часто встречались, недавно Кроу посетил Россию и положил цветы на могилу Ахромеева. Чего не сделал никто из сослуживцев Сергея Федоровича, в том числе и те, кто обязан ему всем: карьерой, наградами, должностями. Парадокс: его память почтил лишь адмирал Кроу. Лишь он не побоялся посетить маршальскую могилу.
- Ахромеев повесился или его все-таки убили?
- По всей видимости, это все же было самоубийство. Он был образцовый солдат и не мог служить другой России. Я знаю достоверно, что общение с кем-то, кто так или иначе замазан путчем, в сегодняшней армии не поощряется. С Варенниковым, например. Между тем почти весь высший генералитет обязан как Ахромееву, так и Варенникову. Перед ними стелились. Сегодня с уважением об Ахромееве говорят только его близкие. И американцы. В этом - тяжкий смысл.
- Как вы относитесь к Громову?
- В Афганистане он вызывал чувства симпатии и уважения. Им хотелось гордиться.
"БОРОВИК размножается спорами..."
- В какой степени вам помогала фамилия? И авторитет отца?
- Во-первых, с пяти до двенадцати лет я жил в Америке, чья культура на меня сильно повлияла, как и тот мир общения, который складывался сам собой: в корпункт к отцу приезжали Симонов, Евтушенко, Нагибин, Андрон Кончаловский, Розов, Вознесенский... Позже у нас бывали Маркес, Апдайк, Артур Миллер - всех и не перечесть. Я не воспринимал Америку как враждебную страну и был потрясен, когда приехал в СССР. Я увидел государство почти незнакомое и довольно бедное, хотя в Америке полагал, что СССР - рай небесный. Без имени отца я вряд ли поступил бы на журфак - вы сами знаете, кто и как тогда поступал в МГУ или МГИМО. После окончания пробивался сам: протекция возможна в бюрократической системе, но наедине с чистым листом бумаги она бессильна. Отец - отменный профессионал, и, думаю, он мне по-хорошему завидует, что гласность пришлась на мою творческую юность, а не его.