Когда в семнадцатилетнем возрасте Рембо приобщился к корпорации парижских литераторов, те не оценили по достоинству его поэзию, слишком необычную даже на фоне исканий других стихотворцев. Сам же юный новатор не только осознавал собственную самобытность, но и дал ей определение, назвав присущий ему способ мировосприятия «ясновидением». Он даже попытался, правда, несколько невнятно, определить, что это такое. Но главное, он был твёрдо убеждён, что поэзия рождается из «алхимии слов» и смыслов и что «он один владеет ключом к этому дикому ремеслу».
Что же касается личности новоявленного ясновидца, то она разочаровала едва ли не всю литературную и артистическую парижскую братию, даже тех из неё, кто отличался смелостью и широтой взглядов. При внешности херувима этот юный провинциал был крайне самонадеян, бесцеремонен, дерзок, нетерпим к чужому мнению, груб, несдержан на язык, неопрятен и не стеснялся прибирать к рукам то, что плохо лежит. В нетрезвом состоянии, а это случалось с ним нередко, он был вспыльчив и агрессивен. Однажды, пустив в ход острую трость, он уколол одного из своих обидчиков в руку и в пах, что едва не привело к вмешательству полиции. С букетом таких особенностей он не сумел ужиться под одной кровлей даже с теми, кто великодушно соглашался приютить его у себя, и в итоге его прибежищем стали самые дешёвые ночлежки. Словом, в Париже он всюду пришёлся не ко двору, и, казалось, ему оставалась одна дорога — домой в Арденны.
Но не тут-то было. Не сумев покорить столичный поэтический олимп, он покорил одного из его обитателей, возможно, наиболее даровитого (по крайней мере, сам Рембо ставил его выше других) — Поля Верлена. Роман двух поэтов, ставший едва ли не самым известным в истории литературы примером любви, рассмотрен в книге последовательно и подробно, но автор не склонен придавать ему значение центрального факта биографии обоих. Вместе с тем из книги явствует, что нарочито демонстрируемая этой парой в Париже, а позднее в Брюсселе и Лондоне интимная близость стала своего рода психологическим триумфом юного Рембо. Ему мнилось, что он подчинил себе душой и телом человека, которого ещё совсем недавно почитал чуть ли не за небожителя. Он увёл его из состоятельной семьи от молодой жены с грудным младенцем, приобщил к своей «цыганщине» и, казалось, почти внушил ему свои понятия об истинном счастье истинного поэта, освободившегося от всех пут мещанского существования, в том числе и семейных.
В действительности же триумф Артюра оказался далеко не полным и не долгим. Метания Верлена между семейным альковом и похождениями по европейским городам и весям вдвоём с требовательным, язвительным и несдержанным на слова партнёром привели к закономерному разрыву, притом в самой скандальной форме — со стрельбой из револьвера, арестом, судом и тюремным заключением слабейшего участника этого странного союза. Финал их бурного сожительства стал разочарованием для обоих. Верлена оно обратило на путь богоискательства, а Рембо перевернул страницу в своей судьбе поэта — почти перестал сочинять стихи, словно решив, что более ничего для себя нового в этом не найдёт, и написал две поэмы в прозе: «Одно лето в аду» и «Озарения».
Дальше случилось самое большое и бесповоротное, самое загадочное и прискорбное для всех его будущих почитателей разочарование Рембо — в своём призвании поэта и, как следствие или самооправдание, — в поэзии как таковой и вообще в литературе. Здесь вспоминается сказанное Верленом по другому поводу: «…всё прочее — литература!»
Автор книги не предлагает какой-либо гипотезы, объясняющей случившееся с Рембо, оставив читателю право судить об этом. Но содержащийся в книге очерк психологических эволюций юного искателя приключений не даёт оснований предполагать ни какого бы то ни было «кризиса жанра», ни внезапно постигшего поэта неверия в свой талант, ни радикальной переоценки им сочинённого — вроде той, что когда-то побудила Гоголя уничтожить второй том «Мёртвых душ». Здесь скорее можно говорить о том, чего так опасался и о чём написал другой поэт, Владимир Маяковский, — о «страшнейшей из амортизаций — амортизации сердца и души». Сам Рембо сказал о подобном состоянии в одном из ранних стихотворений: «Как жить с украденной душой?» И случилось это, возможно, потому, что стихотворец-вундеркинд, стремительно пройдя путь, который у других обычно занимает долгие годы, созрел до времени. Эпоха ещё не была готова понять и принять такую поэзию. В новейших изданиях словаря «Малый Лярусс» о нём так и написано — «преждевременный гений». Все старания Рембо опубликовать сборник своих стихов оказались тщетными: ни одного издателя его творения не заинтересовали. Для автора это гораздо хуже любой уничижительной критики. Если твоё словотворчество не находит спроса, значит, ты дилетант, а то и вовсе графоман. Писать «в стол» в те времена было не принято.