Зачем учить историю и географию? Надо, конечно, знать, что Париж находится во Франции, но никто не спрашивает, на каком градусе широты. А история: заучивать жизнь Набопаласара, Дария, Кира и других замечательных их собратьев с их чёртовыми именами — это же пытка!
Какое мне дело до того, что Александр был знаменит? Какая мне разница… Кто знает, существовали ли латиняне? Может быть, это вовсе поддельный язык? И даже если они существовали, пусть они останутся со своим языком, а я буду рантье. Что я им такого сделал, чтобы терпеть из-за них пытку.
Перейдём к греческому… на этом вонючем языке никто не говорит, ни один человек в мире!.. Эх, трижды чёрт подери, я буду рантье, что хорошего — протирать штаны на службе — к чертям её собачьим!
Видите ли, чтобы стать чистильщиком сапог, получить место чистильщика, надо сдать экзамен, ведь места, которые тебе могут предложить, — это место чистильщика сапог или свинопаса, или волопаса. Благодарю покорно, мне этого не надо, к чёрту!
А в утешение натерпишься всяких пакостей, будут называть тебя скотиной, мужичком и проч.
Эх, чёртова песня! Продолжение следует.
Рядом с такими заметками он набрасывал пером рисунки, которые сопровождал шутливыми комментариями и мелодраматическими подписями. Например, мальчика, который тянет санки с сидящей на них девочкой, или двух девочек на коленях перед аналоем в молитвенной позе, лодку с двумя школьниками, поднявшими руки и кричащими: «На помощь! Мы тонем!» Или сценку, которую он назвал «Осада», — мужчина, женщина и двое мальчиков швыряют из окна разные предметы в людей на улице, а некий субъект в цилиндре, подняв руку, замечает: «Это достойно сожаления». На рисунке, подписанном «Качели», изображена девочка, балансирующая на стуле, подвешенном к дверной ручке. Она восклицает: «Ах, я падаю!», а брат говорит ей: «Держись!»
Госпожа Рембо была между тем недовольна школой Росса. Она полагала, что её директор чрезмерно увлекается новшествами, склонен терпеть в своём заведении необщепринятые (а следовательно, опасные) воззрения, чересчур пополняет учебную программу новыми предметами и наряду с этим допускает слишком большие послабления в отношении учеников. Её укрепили в этом мнении заметки Артюра о своём нежелании выбрать себе какой-то род занятий и о намерении стать рантье. Она сожалела и о том, что в программе школьных курсов религиозное воспитание допускалось только в строго ограниченном объёме. В 1865 году она приняла решение перевести обоих сыновей из школы Росса в коллеж. А чтобы повысить свой общественный статус, переехала всем семейством с улицы Бурбон на улицу Форест.
Артюру в то время было десять с половиной лет.
ПЛОЩАДЬ ГРОБА ГОСПОДНЯ
Коллеж в Шарлевиле, куда Витали Рембо к Пасхе 1865 года определила сыновей, был совсем не похож на заведение Росса. В него принимали учеников не только из «простых», из семей местной мелкой буржуазии, но и семинаристов (в качестве экстернов). Семинария находилась неподалёку от старинных зданий школы на площади Гроба Господня, в двух шагах от городской библиотеки. Преподавали в коллеже главным образом классические дисциплины: французский, латинский, греческий языки, историю, основы религии. Что касается естественных наук, то хотя ими и не пренебрегали вовсе, но в программе им явно отводилось второстепенное место.
Госпожа Рембо была довольна. Поначалу она каждое утро сама провожала Фредерика и Артюра до коллежа и встречала их после окончания занятий вместе с Витали и Изабель. Домой все шли, чинно держась за руки. После скромного полдника, не теряя времени, мать заставляла их готовить домашние задания и следила за тем, чтобы они правильно затвердили уроки. Затем, подобно требовательной и педантичной учительнице, с суровым выражением лица спрашивала у них заученное и если находила, что они плохо справились с заданием, без колебаний наказывала их. Дело могло дойти до того, что провинившийся лишался горячего ужина или даже вынужден был довольствоваться одним чёрствым хлебом.
Одновременно она следила за тем, чтобы Фредерик и Артюр не завели себе неподобающих приятелей, не попали под дурное влияние товарищей по учёбе. Её бдительность немного успокаивало увлечение младшего из сыновей чтением, но это не значило, что он волен был читать всё без разбора. Например, эту крайне мрачную «Исповедь сына века» Альфреда Мюссе, которую она однажды видела в руках Артюра, а тому её, вероятно, дал почитать один из соучеников, наверняка какой-нибудь проказник. Или эту «Даму с камелиями» Александра Дюма-сына, дешёвое издание которой только что появилось в библиотеке.