Офицерская палата[232] — 20 мая, Рембо, Артюр, возраст — тридцать шесть лет.
Профессия — коммерсант.
Место рождения: Шарлевилъ, департамент Арденны; в Марселе находится проездом.
Заболевание: неоплазма бедра.
Врач: П. Улье (?)
Регистрационный номер: 1427.
В письме родным, которое он отправил на следующий день, в четверг 21 мая (а не 23-го, как указано в письме), Артюр так описывает свое плачевное состояние:
Я приехал вчера. Боль не прекращалась тринадцать дней. Так как по прибытии меня сочли слишком слабым и так как я все время мерз, мне пришлось лечь сюда, в клинику Непорочного Зачатия; за пребывание здесь я плачу 10 франков в день, включая услуги врача.
Я очень, очень плох, боли в левой ноге[233] превратили меня в скелет. Она невероятно распухла и напоминает огромную тыкву — это все из-за болезни суставов и костей, синовита, гидроартроза и проч.
Должно быть, все это будет длиться очень долго, если осложнения не вынудят отрезать ногу. В любом случае я останусь калекой, однако сомневаюсь, что доживу до этого. Жизнь для меня невыносима. Как я несчастен, как же я несчастен!
«…Однако сомневаюсь, что доживу до этого…» Мысль о самоубийстве неотвязно преследовала его.
Невозможность получить по векселю в Национальном учетном банке доводит страдания Рембо до предела. Он одинок, беспомощен и вдобавок разорен. Из Харара от некого Фельтера, представителя аденского торгового дома «В. Биненфельд и К°» пришло просто смехотворное письмо: «Примите мои поздравления в связи с удачным путешествием и пожелания наискорейшего выздоровления. С нетерпением жду Вашего возвращения и дружески жму Вам руку».
На следующий день, 22 мая, после осмотра, главный врач, доктор Трастур, принимает окончательное решение: немедленная ампутация больной ноги выше бедра.
Около полудня Рембо попросил отправить в Рош телеграмму следующего содержания:
Ты или Изабель, приезжайте сегодня экспрессом Марсель. Понедельник утром мне ампутируют ногу. Возможен смертельный исход. Необходимо уладить важные дела. Клиника Непорочного Зачатия. Ответьте.
Вечером того же дня г-жа Рембо получила эту депешу и успела приехать в Аттиньи до закрытия почтового отделения, откуда в шесть часов тридцать пять минут отправила ответную телеграмму:
Выезжаю. Буду завтра вечером. Успокойся и мужайся.
Сразу по прибытии в Марсель, 23 мая, она поспешила в клинику. Легко представить шок, который она испытала, увидев своего любимца после двенадцатилетней разлуки в столь плачевном состоянии. Своим присутствием, своей стойкостью перед лицом несчастий и непоколебимой верой в Бога она удержала сына на краю бездны отчаяния и приготовила его с мужеством перенести самое страшное испытание в его жизни.
Ногу отняли в понедельник, 25 мая, как было намечено. Оперировал хирург Е. Плюйетт, ассистировали его интерн[234] Бельтрами и экстерн-доброволец Луи Террас. Этими сведениями мы обязаны г-ну Пьеру Риперу из Марселя; он, в свою очередь, узнал их от доктора Поля Сепе, который в подробностях исследовал этот вопрос. Он также сообщает, что г-жа Рембо и Морис Риес сменяли друг друга у изголовья больного, но проверить это невозможно, так как больничный архив погиб. По версии П. Берришона, Рембо оперировал доктор Анри Николя. В коллекции Матарассо имеется его письмо, датированное 1 октября и адресованное П. Бер-ришону. Вполне возможно, что доктор Анри Николя — в то время интерн или экстерн? — действительно присутствовал при операции.
«Рана его необыкновенно быстро зарубцевалась, — отмечает Изабель. — Это обстоятельство чрезвычайно удивило хирургов и других врачей. Они говорили, что им еще никогда не приходилось иметь дело с организмом столь здоровым и крепким»2.
Врачи в самом деле были настроены оптимистично. Рембо, полагая, что выкрутился, послал 30 мая расу Маконнену такое письмецо:
Пишу вам из Марселя, из Франции. Я нахожусь в клинике. Шесть дней назад мне отрезали ногу. Сейчас мне уже лучше, и дней через двадцать я буду совсем здоров. Через несколько месяцев рассчитываю вернуться в Харар и снова, как прежде, заняться торговлей. С искренним приветом
Десять дней г-жа Рембо провела у кровати любимого сына. Пришла пора подумать об отъезде. Изабель тоже была больна, к тому же нужно было работать. Ее присутствие было теперь не так необходимо, ведь физическое состояние Артюра было вполне удовлетворительным; но состояние душевное вызывало жалость.
Мои вещи упакованы, — пишет г-жа Рембо 8 июня дочери. — Я рассчитываю выехать в среду, то есть завтра, в два пополудни, значит, в Рош на Вонкский вокзал я приеду не раньше, чем в четверг вечером. Не надо меня встречать: мне больше нравится добираться до дома в одиночестве. Я хотела уехать сегодня, но слезы Артюра поколебали мою решимость. Тем не менее, если оставаться, то еще на месяц, а это невозможно. Я стараюсь все сделать как лучше, и да свершится воля Господня! Не пиши мне сюда больше.
Ее отъезд был для калеки ударом. Оставшись в одиночестве, он был не в состоянии взять себя в руки; он считал, что его бросили, как какую-нибудь рухлядь. Напрасно он умолял мать повременить с отъездом: она выполнила свой долг, бесполезно было требовать от нее большего. Рембо расстался с ней со слезами горькой обиды.
Изабель была потрясена рассказом матери и решила, что отныне ее долг — полностью посвятить себя старшему брату, которым она восхищалась и гордилась (он сумел выбиться в люди, тогда как этот бездельник Фредерик…), но знала лишь по письмам из Аравии и Африки (они были довольно сухими и равнодушными). Когда Рембо решил искать счастья за морем, Изабель едва исполнилось девятнадцать лет. Теперь же ей был уже 31.0 браке больше не могло быть и речи, она никогда не была влюблена, и ее преданность и нерастраченная нежность обратились на брата. Она догадывалась, что Артюр остро нуждается в доверии и любви. Что ж, она станет его наперсницей, внимательным другом, духовным наставником: привести его к вере также было частью миссии Изабель. Короче говоря, при ее стремлении к самопожертвованию любовь к вновь обретенному брату пришлась кстати.
С середины июня их переписка становится очень активной. В его письмах к ней чередовались душевные взлеты и погружения в пучину отчаяния. За ними следовало умиротворение, но уныние и грусть все же преобладали.
В письме от 17 июня Рембо просит прощения за то, что так рассердился на мать из-за ее отъезда, он ведь не знал, что Изабель больна. Явно забывшись, он старается утешить ее следующими словами: «Все болезни можно вылечить со временем и при должном уходе. В любом случае нужно терпеть и не отчаиваться». Что до него самого, он держится лишь тем, что один врач сказал ему, что уже через месяц, поначалу очень медленно, он сможет начинать ходить.
Но через несколько дней тоска снова овладевает им. 23 июля он пишет: «Я плачу день и ночь. Я конченый человек, меня искалечили на всю жизнь.