Пришло письмо и от Савуре: «Надеюсь, вы скоро поправитесь и вернетесь сюда. Рас только о вас и говорит, известие об операции, которую вам пришлось перенести, произвело на него сильное впечатление, он нам двадцать раз о ней рассказывал, приговаривая, что вы его «друг настоящий» (…) Удачи вам, быстрее выздоравливайте и приезжайте. Надеюсь увидеться месяца через два, самое большее через три. Дружески жму вашу руку». И в качестве постскриптума: «Все наши знакомые уже обзавелись семьей, лишь вы да я еще холостяки» (письмо от 15 августа).
10 августа разразилась необычайно сильная буря, все деревья облетели и покрылись инеем. Это происшествие заставило Рембо принять окончательное решение: близилась зима, и отъезд стал вопросом жизни и смерти.
Итак, спустя месяц после возвращения из больницы Изабель вновь везет его в Марсель.
Примечания к разделу
1 См. М.-И. Мелера, Rimbaud и Генриетта Селарье, le Temps, 10 июня 1933 г.
2 Изабель Рембо в Ebauches d’Arthur Rimbaud, с. 177.
3 Выражение «волчье логово» действительно принадлежит Рембо; оно появляется в письме Мориса Риеса к Эмилю Дешану от 15 марта 1929 г. (Edition de la Pléiade, c. 815). Изабель употребляла выражение «волчья земля».
4 Воспоминания доктора Анри Бодье опубликованы в Bulletin des Amis de Rimbaud (la Grive, январь 1933). См. Робер Гоффен, Rimbaud vivant, c. 56.
Глава XIX
ВОЗВРАЩЕНИЕ В МАРСЕЛЬ.
СМЕРТЬ
Всего лишь одно свидетельство мы имеем об этом путешествии — трогательный рассказ сестры Артюра; правдивый и детальный, он поможет нам проследить за последним отчаянным бегством несчастного страдальца1. Перед нами печальная реальность, лишенная каких бы то ни было писательских прикрас.
23 августа в три часа утра Артюр потребовал, чтобы его одели: надо было не пропустить поезд, который в 6.30 отправлялся из Вонка. Но слуга замешкался, запрягая не в меру норовистую лошадь, и экипаж, несмотря на сумасшедшую скорость (Артюр снял пояс и пользовался им как кнутом, сопровождая все это изрядным количеством крепких выражений), прибыл на вокзал через две минуты после отхода поезда. Что же делать? Он было решил подождать до 12.40, когда отходил следующий поезд, но вскоре сырой утренний туман и мольбы Изабель заставили его изменить решение. По возвращении домой он, не раздеваясь, упал на кровать в своей комнате, задремал и, проснувшись в 9 часов, собрался немедленно уезжать. До вокзала было всего три километра, до поезда — три с лишним часа; выезжать настолько загодя не казалось Артюру странным.
Что поделаешь с упрямцем, которого к тому же мучают навязчивые идеи? Чем дальше, тем больше росло его нетерпение. В последнюю минуту он все же не смог удержаться от слез, прекрасно понимая, что прощается навсегда, что никогда больше ему не доведется увидеть ни мать, ни этот «проклятый Рош»; здесь он оставлял часть самого себя.
— Оставайся, мы будем ухаживать за тобой, — говорила ему г-жа Рембо.
— Нет. Нужно попытаться выздороветь.
Артюру казалось, что единственным его шансом на спасение был сухой климат, то есть юг Франции или Африка; остаться в Роше означало подписать себе смертный приговор. Когда они приехали на вокзал, веселые искорки засверкали в его глазах: он перехватил завистливые взгляды двух слуг, сопровождавших его, которые те бросали на склянку с бромной настойкой, откуда он пил небольшими глотками — эти мужланы надеялись, что им тоже что-нибудь перепадет. При виде жалкого садика начальника вокзала Артюр разразился потоком колких и остроумных выражений.
Наконец, после долгих минут ожидания, в облаках пара появился пассажирский поезд, отчаянно скрипя и будто бы страдая от одышки. Изабель помогла Артюру войти в вагон и удобно устроила на заранее припасенных подушках, но дорожная тряска мало-помалу разбудила боль, которая вскоре стала просто невыносимой.
— Как больно, как мне больно, — стонал он беспрестанно.
Боль будто в тисках сжимала все тело — спину, поясницу, плечи, ноги…
В Амани, где надо было выходить, люди из вокзального персонала помогли Изабель перенести его на кресле в зал ожидания. Когда он останавливался здесь на пути из Марселя, он даже мог передвигаться самостоятельно, хоть и на костылях, — сейчас же это было просто разбитое и страдающее тело, совершенно неподвижное.
Ему перехватывало горло, но он овладевал собой и даже пытался улыбаться сестре — только бы она не отказывала себе во всем, только бы могла чуть-чуть подумать о себе самой…
Вокзальному персоналу с самим начальником во главе еле-еле удалось устроить Артюра в вагоне парижского экспресса.
— Мне отрежут всю ногу целиком, это уж точно, — говорил он.
Видимо, возбудитель болезни, какой-нибудь микроб, остался и его нужно удалить.
В Ретеле и в Реймсе в вагон сели новые пассажиры — сперва молодая пара, потом семья с детьми. Поначалу Артюр еще наблюдал за жизнью вокруг, и глаза его как-то странно сверкали, но очень скоро оживленное любопытство сменилось скукой и безразличием.
Все вокруг так и сияло: было воскресенье, погода была великолепной, молодые дамы в ярких нарядах катались на лодках по Марне, из поезда можно было даже услышать музыку, доносившуюся из кабачков. Но Артюр был уже далеко. Он лежал неподвижно, и глаза его были полузакрыты.
В шесть тридцать вечера поезд прибыл в Париж. Скольких новых мучений стоило выйти из вагона, пройти через вокзал и пересесть в фиакр! Правда, спокойная ночь в какой-нибудь гостинице в тихом квартале, думала Изабель, должна вернуть ему силы, которые потребуются вскоре при грозных испытаниях на последнем этапе пути в Марсель.
Вдруг прогремел гром, и улицы, за минуту до того пестревшие шумной толпой, тотчас опустели. Дождь неистово хлестал в окна фиакра. Пустынные улицы, блестящие от воды мостовые, внезапный холодок в воздухе — все это было выше человеческих сил. И вот ни с того ни с сего он приказывает кучеру ехать на Лионский вокзал. Никакие мольбы Изабель не могли убедить его не уезжать немедленно, не подождав хотя бы до утра.
Будучи в чрезвычайно подавленном состоянии, — пишет Изабель, — Артюр с нетерпением ждал отправления марсельского экспресса, сидя на бархатных подушках в P. L. M. Он с самого утра ничего не ел, он хотел было позавтракать, но еда вызывала лишь отвращение. Нервное возбуждение и лихорадка довели его почти до исступления. Случайно увидев какого-то офицера в мундире, он вдруг впал в безумное, безудержное веселье, от которого хотелось зарыдать еще сильнее. Потом отправил человека за снотворным. Когда минуты лихорадочного возбуждения сменялись у него периодами глубочайшего безразличия ко всему окружающему, он превращался в совершенно неподвижное тело. К 11 часам вечера — времени отхода поезда — несчастного путешественника с величайшей заботой перенесли в купе и уложили на кровать.
Еще неизвестно, для кого этот переезд был большим кошмаром — для Артюра, который, весь в жару от лихорадки, никак не мог устроиться, чтобы хоть как-то успокоить постоянную боль, или для Изабель, которая, сжавшись в комок, тихо плакала в своем углу. Артюр едва дышал, пот катился с него градом, его жалобные стоны то и дело сменялись неистовыми криками в бреду. Казалось, его страдания достигли предела того, что может вынести человеческое существо. Каждое мгновение малейшее сотрясение наполняли его тело страданием; беспощадная, неотвратимая пытка продолжалась.
На рассвете, когда подъезжали к Лиону, он наконец ненадолго забылся сном. Время тянулось нестерпимо долго, только во второй половине дня показался Камарг. В купе было душно, как в склепе.