Если бы у г-жи Рембо не было детей, она, пожалуй, и вправду вела бы обычную жизнь офицерской жены. Однако судьбой ей было предначертано сражаться одной против целого мира и в каждой битве терпеть сокрушительное поражение. Неудачи заставили ее с удвоенной энергией заняться образованием детей, которых она решила наставить на суровый путь чести и долга, почитая любые попытки сделать карьеру пагубными. Став бабушкой, она уйдет на покой, сполна воздав за все оскорбления, которые нанесли ей братья и муж; так она думала тогда.
Когда мы думаем об этих благостных убеждениях и ужасающих последствиях, которые повлекло за собой их воплощение в жизнь, мы не можем не испытывать к бедной женщине одновременно чувства уважения и глубокой жалости.
Уже будучи взрослой, Изабель осознала, что старания матери пошли прахом, что она прожила свою жизнь зря; отсюда то остервенение, с которым она принялась защищать свою мать — и брата Артюра — от «нападок» историков, которые как раз говорили правду. Когда она с пеной у рта утверждала, что ее брат был истинным джентльменом, средоточием добродетелей и что он умер, как умирают святые, она тем самым пыталась облегчить страдания матери. Добавим к этому и определенную ограниченность, свойственную недостаточно образованным девушкам, какой была Изабель — Артюр действительно был для нее ангелом, святым, живой иконой. Эта почти религиозная наивность, быть может, дает повод для улыбки, но никак не для насмешек над «святым семейством», «проповедницей Изабелью», изолгавшейся сестрой и т. д.
Чем насмехаться, лучше попытаться понять.
На улице Бурбон у детей было два занятия — учиться под строжайшим надзором матери или, что совершенно естественно, играть с местными ребятишками. Для игр были отведены лестница, двор, в котором находились отхожие места, и чахлый садик. Несомненно, дружба с детьми работяг досаждала г-же Рембо чрезвычайно; однако братья, сообщники во всем, что касалось непослушания, преступали буквально все запреты. Мать шлепала их, сажала на хлеб и воду, лишала сладкого — ничто не помогало.
В стихотворении «Семилетние поэты»2, написанном со страстью, очень красочным языком, Рембо вспоминает о жизни на улице Бурбон. Там есть все — и мать, самодовольная и гордая, чей взгляд «таил ложь», и жалкие соседи:
наконец он сам, «в комнате своей пустынной и зловещей, где пахло сыростью и к ставням лип туман»[11], все еще взволнованный недавней потасовкой с девчонкой из семьи рабочих «с соседнего двора»; он вспоминал аромат ее кожи, а потом «прериями грезил, где трава / и запахи, и свет колышутся едва», или читал взахлеб романы, которые переносили его в неведомые края под сказочными небесами. Простыни из грубого полотна, на которых ему приходилось спать, превращались в паруса воображаемых лодок, которые носили его, опьяненного свободой, по безбрежным морям.
Увы, этой самой свободы он был уже лишен — в октябре 1861 года мать записала семилетнего Артюра и Фредерика в частную школу г-на Росса, что на улице Аркебуз, дом 113.
Это была школа без пансиона (так называемый экстернат), основанная в 1855 году Франсуа Себастьяном Росса, доктором наук из Страсбургского университета; поначалу в ней было около двух сотен учеников. Вскоре после основания, во исполнение директив о принципах современного образования министра Виктора Дюруя, учреждается «специальное» (говоря нашим языком, техническое) отделение, для которого строятся аудитории, лаборатории, мастерские. Результат не заставил себя ждать: никто и оглянуться не успел, как в школе училось уже более трех сотен учеников (на сто больше, чем в коллеже). Позднее, когда реформа была завершена, Франциск Сарсей писал («Солнце» от 19 марта 1866 года): «В Шарлевиле находится одно из самых лучших общеобразовательных заведений во Франции»4.
Школа и по сей день существует на площади Карно (в настоящее время площадь Уинстона Черчилля) в Шарлевиль-Мезьере. Здания по улице Аркебуз, знавшие Рембо, снесены. Каноник Мати описывает их так: «Фасад, выходивший на улицу Аркебуз, мало отличался от соседних домов. Входная дверь была выкрашена в темно-зеленый цвет. Войдя, вы оказывались в вестибюле, справа от вас была приемная, уставленная стеклянными шкафами, в которых стояла всякая всячина — чучела птиц, скелет и т. д. За вестибюлем находился узкий дворик (глубина его превосходила ширину в три раза), окруженный высокими, изрядно обветшавшими стенами, выкрашенными в цвет, который имеет кожа давно умершего человека; вдобавок они еще были покрыты заметным слоем паутины, как какой-нибудь древний кожаный переплет. Все это превосходило самые мрачные ожидания. Внизу была «комната для рисования», чтобы попасть в нее, нужно было спуститься по небольшой лестнице. Дальняя стена была так загажена, что новая грязь на ней была просто незаметна, так что ученики не брали греха на душу, когда швырялись в нее чернильницами на церемониях вручения премий».
«Во втором дворике только и можно было делать, что играть в шары. Спрятаться от дождя можно было только в бывшей прачечной, в которой вечно гулял ветер. В каждом уголке царили нищета и убожество — плесень, пятна и похабные надписи на стенах, залитые чернилами и изрезанные перочинными ножами пюпитры. Ни икон в классах, ни часовни, не говоря уже о церкви. И однако г-н Росса не был антиклерикалом — оркестр его подопечных нередко принимал участие в крестном ходе»5.
Несмотря на более чем плачевное состояние зданий и помещений, школа могла гордиться тем, что в ее стенах учатся дети местной буржуазии, «сливки» общества.
Г-н Тот, служащий в архиве Шарлевиль-Мезьера, откопал в газете «Арденнский курьер» за 13 августа 1862-го, 17 августа 1863-го и 9 августа 1864 года отчеты, свидетельствующие об успехах юного Рембо в школе Росса6 — в первый год, то есть в 9-м классе (1861–1862), он получил три премии и три похвальные грамоты (не указано, по каким предметам), во второй год, в 8-м (1862–1863), ему досталась первая премия среди учеников младшего звена, пять премий и семь похвальных грамот (не указано, по каким предметам), и наконец на третий год он получил премию по латыни и по переводу на латынь, премию по родному языку, премию по истории и географии и премию по латинской и греческой декламации, не говоря уже о похвальном листе по математике.
Патерну Берришону было суждено отыскать уникальные книжки[12], которые Артюр получил в дар: «Красота природы» отца Плюша (XVIII век), «История жизни Святого Доминика в картинках» де Марле 1858 года издания, «Заселение пустыни» Майн Рида 1861 года издания с иллюстрациями Гюстава Доре (книга в очень плохом состоянии — ее многократно перечитывали), «Французский Робинзон, или Новая Каледония» Морлена 1861 года издания и «Молодость Робинзона» Фалле 1863 года издания.
Неудивительно, что чтение вдохновило юного школьника на написание рассказов о «чудесных путешествиях в сказочные страны, в пустынях и океанах, в горах, о плаваниях по рекам» (письмо Изабель Рембо Луи Пьеркену от 23 октября 1892 года). К сожалению, позже Артюр частью эти рукописи потерял, частью уничтожил.