Заветный остров, оставшийся от Родины Богов, видом своим напоминал ныряющего кита и походил на многие острова в Арварском море: скалистая гряда, поднявшись из воды по ходу солнца, образовывала плоский и сглаженный хребет, который на западе вновь превращался в гребешок и пропадал в волнах. Однако с полуденной стороны, под прикрытием гор, на пологих склонах виднелась высокая и буйная зелень, разрезанная узким затоном.
Там, где он вплотную приближался к отвесным скалам, по рассказам очевидцев, и находилось жилище Вящеславы.
Все посольство осталось на горах, а Сивер в одиночку спустился в седловину и оказался на вершине отвесного утеса, высотой сажен в сто: похоже, внизу и был исток горячего затона, выбегающего из подножия хребта. И здесь, под ногами, тоже оказалось золото, перемешанное со щебнем и песком – верный признак, что крепость бессмертной где-то внизу. Поскольку Вящеслава не принимала даров и никого не подпускала не только к острову, но и к жилищу, то ищущие ее благоволения мореходы оставляли жертвы, где придется. Тем же, кому не удалось покинуть остров, оставалась единственная участь – доживать здесь остаток дней и утешаться надеждой, что когда-нибудь выпадет счастье позреть на живую богиню: Вящеслава являлась смертным очень редко, говорят, раз в столетие. Особо ретивые поклонники объявляли себя ее служителями и назывались приспешниками; кто же разочаровывался и терял веру, проводил жизнь на острове с жаждой и стремлением вырваться отсюда и зачастую пускался в плавание по холодному Арварскому морю на плоту или лодченке, построенных из останков кораблей. На удивление, эти смелые и отчаянные люди достигали материковых берегов, ибо считалось, что Вящеслава открывает им морские пути и шлет попутный ветер. Но вернувшиеся с острова счастливчики разочаровывались еще больше, теряли радости жизни и чаще всего умирали в скорби.
Увидеть жилище бессмертной можно было лишь в тот час, когда солнце склонится к окоёму и войдет между двух скал западного отрога. Сивер ждал этого мгновения, и все-таки стены замка далеко внизу высветлились внезапно, на минуту выйдя из тени. По преданию, в этот миг вечная из рода русов снимала с головы железный обруч, открывала уши и, вскинув руки к небу, внимала молве Кладовеста. И одновременно могла услышать живой голос единокровца.
– Здравствуй, Вящеслава! – крикнул волхв в бездну. – Я, рус Сивер, пришел к тебе с посольством от моего брата Сувора, нашего князя и закона! Вспомни свое варяжское племя, братьев и сестер! Прими нас и выслушай!
Тень вновь легла на исток затона, рукотворные стены исчезли из вида и глубоко врезанное русло с бегущей горячей водой покрылось густым туманом, ибо в воздухе похолодало. Бессмертная не услышала его, либо не пожелала услышать, приняв за чужеродца. Там, внизу, наступила ночь, хотя над горами все еще полыхало закатное солнце, а по обычаю, русы запирали свое жилище и отходили ко сну, поскольку вместе с темнотой наступало время навий, день для мертвых. Сивер с варягами пришел издалека и мог бы нарушить обычай, но после стрибожьих ветров, высланных ему навстречу, опасался разгневать Вящеславу и не решился в такой час тревожить ее: по преданию, бессмертные омолаживаются во время короткого, от заката до восхода, забытья и возвращают назад прожитый день, тогда как смертные во сне лишь приближаются к своей смерти. В полунощной стороне Арварского моря летняя ночь длилась всего около часа и потому сон должен быть покойным и безмятежным. Если же разбудить, то вечная арварка состарится на этот самый день.
Конечно же, она могла бы пожертвовать мгновением для бессмертных, коли бы знала, по какой нужде посольство отправилось за три моря, из Варяжского в Арварское, чтоб отыскать неведомый крохотный островок под Полунощной звездой...
Сивер вернулся на горы, когда остывающее солнце опускалось в зыбкую воду, перечеркивая море багровым Даждьбожьим путем. Ватажники собрали хворост, подняли снизу плавник и доски от разбитых кораблей, приготовили костер, но не зажигали его; обратившись на закат, сцепившись руками, они стояли разорванным кругом и пели древний арварский гимн ожидания Варяжа – лунного тепла, распевный и ныне почти забытый. Обычно его пели матери над зыбками, как колыбельные, и теперь варяги таким образом вздумали ублажить сон Вящеславы, напомнить ей прошлое, вызвать чувство тоски по родине и близким, а заодно и согреть. Бессмертная несомненно слышала этот гимн даже в забытьи, ибо не громкий, низкий, но мощный распев доставал Кладовеста, отражался от него, как от зерцала, и многократно усиленный, стекал с неба согревающим излучением, напоминая благодатные столетия теплого времени Варяжа.