Легкие догорали. В последние полтора месяца мучила и водянка.
В ночь с 13 на 14 апреля 1855 года Марии Семеновны Жуковой не стало.
«Перов первый из художников познакомил нас с передовым направлением в живописи; кроме того, Перов — живописец — поэт. Поэзия его — это задушевность, он поэт чувства, поэт душевных движений».
В маленькой горенке было душно, из передней избы остро несло квашеной капустой, оттуда слышались ворчливые голоса домочадцев, кто-то часто постукивал пестом в чугунной ступе. Старый, заштатный уже, дьячок в темном стеганом подряснике размеренно ходил по горенке, изредка заглядывал в низкое окно на солнечную весеннюю улицу и, намеренно растягивая слова, спрашивал:
— Нут-ка, Иване, ответствуй. Вспомни твержение пройденного: что есть орфография или правописание?
За простеньким столом с почерневшей столешницей сидели два мальчика. Один — стриженый под горшок в рубашке из холщовой крашенины кубового цвета, другой в рубашке из светлого ситца.
Перед мальчиками белели листы бумаги, сияла жаркой желтизной начищенная медная чернильница, в высоком глиняном стакане смешались белые паруса гусиных перьев.
Дьячок откинул со лба седую прядь поределых волос, пытливо взглянул на своего ученика.
— Что надлежит наблюдать в правописании?
Ваня встал со скамьи и с тоской отвел глаза в сторону.
— Надлежит наблюдать, чтоб оно служило к чтению удобному… Ученик тут же смешался, виновато взглянул на враз опечаленного учителя.
— Экой ты, право. В тебя, как в провалище мои научения. Садись! Василий, встань! Доскажи остатнее.
Мальчик в ситцевой рубашке встал, сверкнул темно-карими глазами.
— В правописании должно наблюдать первое: чтобы оно служило к удобному чтению и к чистому выговору для каждого знающего русский язык, к рассудительному его употреблению…
— Тако, тако!
Дьячок плавно прошелся по горенке и резко повернулся к столу.
— Что еще добавишь?
Вася передохнул, засмотрелся на спасительный потолок горенки.
— Второе: чтобы в русском языке соблюдалось свойственное происхождение и сложение слов, речений…
— Та-ак…
Вася осмелел. Ответ будто кто невидимый подсказывал:
— Ради наблюдения сих правил должно знать и употреблять различие букв, слогов и слов. Строчных и надстрочных знаков…
— Добро! Довольно… А теперь берем стило в руки, буду диктовать, а вы пишите, хотя бы сию поговорочку: Иван был в татарской орде, а Марья вести сказывает…
Старательно скрипели гусиные перья. Дьячок заглядывал в тетради, следил за письмом.
— А вот и еще: Не дери глаз на чужой квас, ране вста-вай, да свой за-тирай! Написали? — Учитель молодо ринулся к столу, в досаде вскинул руки. — Иванушка-миленушко… Маловато в тебе прилежания. Куда так торопишься, экую кляксу посадил! И буквы, что палый плетень. Займись прописями дома. А чево ты все ногами болтаешь, а? Вот и будешь ты у меня Болтов! А вот Вася наш… Его отныне называем Перов! Зело в каллиграфии искусен, экой молодец! Только перестань собачек рисовать, что родитель-то, Григорий Карлыч, скажет, как тетрадь проверять станет…
— Папенька собак жалует!
Доброму, рачительному в обучении ребят деревенскому дьячку едва ли в эти минуты подумалось, что прозвище, данное им Васе Васильеву, станет со временем фамилией знаменитого русского художника Василия Григорьевича Перова.
Дьячок прошелся по горенке, чему-то поулыбался и вдруг объявил:
— Скажу вам притчу о нерадивом ученике. Внимайте, а ты, Иване, особо разумей. — Учитель подошел к настенной полке с книгами, взял с нес толстую, небольшого формата «Русскую грамматику», пошелестел страницами и начал выразительно читать: