В тот первый свой приезд в школу Криденер ненароком обмолвился, что нелады у него с помещиком — барину доходная часть имения кажется недостаточной. Управляющему, дескать, надо изыскивать более выразительные способы приращения… И то, что предвидел барон, оно случилось. Григорий Карлович потерял место управляющего у Языкова — недостаточно выжимал из мужиков. Как-то, будучи в Арзамасе, Криденер заехал к Ступину просить совета по поводу найма квартиры для своей многочисленной семьи.
Александр Васильевич думал недолго: дом купца Попова, что напротив его школы… Да вон, с колоннами. Иван Алексеевич на вечном покое, жена уехала, а родичи ищут кому бы сдать. Хоромина деревянная, теплая, сад при доме большой — деткам будет раздолье.
— И рядом ваша школа для Василия. Пожалуй! — барон пожевал сухими стариковскими губами. — Это… взимайте за учебу Василия, как и с прочих. Одно мою половину беспокоит — атмосфера в школе. Как это в простой народе: земля слухом полная…
Академик махнул рукой.
— Полноте, господин барон! Где, в каких это краях сыщите вы тихих, квелых школяров. Мы с вами тож когда-то были куда порезвей. А светы мои — нет в них скверны развращения. Больше нелепицу, пустое городские обыватели разносят. А касательно дома — неча раздумывать, снимайте! И дайте слово бывать у меня запросто. Ей-ей осчастливите.
Так между стариками завязалась нехитрая дружба. Художник, нередко снедаемый одиночеством, зачастил в городской дом Криденеров. Григорий Карлович охотно музицировал на скрипке в присутствии гостя, а Акулина Ивановна ублажала соседа рыбными пирогами, до которых арзамасец был с детства большой охотник.
Василий успевал в учении. Кроме того болезненного подчас самолюбия, жило в мальчике с дворянской кровью и другое хорошее: устремленность, осознанное уже желание вполне овладеть тем, что он избрал себе главным для всей будущей жизни. Это гордое, честолюбивое устремление своего ученика Ступин поощрял, полагая, что всякая налетная шелуха, липнущая к юности, после отлетит, останется же волевой человек и настоящий художник. В случае с Перовым так и вышло. В 1849 году Криденер нанят управляющим имением помещика Михайлова, что в деревне Пиявочное Озеро, или попросту Пияшное, как говорили тогда. Это тоже в Арзамасском же уезде, в лесной и озерной его части. Барон доволен: окрест деревни простирались прекрасные охотничьи угодья. Перед отъездом из города Криденеры пригласили на обед. Длился он, как и водилось в провинции, долго, переговорили за столом обо всем. Барон все больше горячился по поводу революции во Франции, Германии и Австрии, а Акулина Ивановна опять озаботилась положением любимого Васиньки — как-то он теперь без ее догляда?..
Александр Васильевич, наконец, решительно отодвинул от себя чайную чашку, вытер фуляром лысеющий лоб и принялся успокаивать хозяйку:
— Полноте! Не извольте беспокоиться, матушка! У вашего сына отличные нравственные задатки. Вот у вас намерение взять Васю в деревню. Ну что станет там делать? Читать Марлинского да гонять зайцев. Поймите, еще раз свидетельствую: у юноши несомненный талант. Это я верно говорю. Грех, грех губить дар Божий…
Криденеры уехали, и большой дом с белыми колоннами опустел, опять сиротливо затих. Василий перешел к академику на пансион, стал жить вместе с учениками. В эти годы в мезонине школы было просторно…
Он был нетерпелив, тянулся к краскам, но Ступин неизменно умерял юные порывы.
— Краски, Васинька, никуда от тебя не денутся. Как овладеешь вполне рисунком, они сами явятся доброй наградой. Не торопи себя к празднику! Посиди-ка еще возле гипсов. Ба-ба-ба… Глянь ты на свой лист, щека-та Александра Великого тово-с, не от зубной ли боли отвисла… Возьми стирочку, удали, удали лишнее…
Василий взглянул на бюст, на свой рисунок — а и верно… И принялся наминать кусочек хлеба. Как всегда, прав он, учитель!
— Вот так! — академик полюбовался законченным рисунком и вдруг подобрел. — С той недели, пожалуй, приступай к живой натуре. Помни, до сих пор ты уяснял, как я сказывал, красоту линии, а на живой натуре тем же карандашом, сангиной, краской ли подавай мне и анатомию, и световое пятно!
Шли дни, месяцы. Однажды Василий не вытерпел. Выбрал грунтованный картон и, крадучись от всех, начал копировать в галерее «Старика» Брюллова, работа подходила к концу, когда академик застал Василия у мольберта, юноша успел незаметно положить кисть, сделал вид, что рассматривает чужую работу.