Давно ведомо, что творческие люди — это вечные одиночки, и всю жизнь они говорят сами с собой — созидают себя, чтобы затем, хоть отчасти, поделиться своим со сторонними людьми: картиной, поэтической или прозаической строкой, изъятой из небытия музыкальной фразой…
Уклончивая дорога привела к сосновому борику, колеса тележки запрыгали, застучали по оголенным корневищам старых деревьев — художника затрясло, заболтало и потому, верно, пришло на ум, что в последнее время его стала вот также бесцеремонно трясти судьба. В работе-то он от успеха к успеху… А вот не роковое ли это: внезапная гибель жены и двух старших детей! Что это?! Не наказание ли свыше…Он невольно уже приходил к этому прежде и всякий раз не принимал скорой догадки — разум не мирился с таким предположением. Он приказал себе не думать о назойливом, но перед самым отъездом из Москвы случайно в Третьяковке от двух безвестных — они стояли около его нового полотна и говорили о нем то, что потом и вызвало пугающее предположение. Не знали вовсе любители живописи, что рядом мучается судимый. Тот, что повыше и поплотней, с напомаженными пегими волосами, вкрадчиво убеждал своего спутника:
— Пойми, Перов не только священство на посмешище выставил своим “Крестным ходом”. Он же открыто поглумился и над православием! Синод запретил показ картины в галерее, так наш бытописатель в своей гордыне изобразил еще и пьющих монахов в “Монастырской трапезе” — весьма натурально представил, этова у Перова не отнять…
Второй безвестный согласно кивал головой, также вполголоса прикладывал словом:
— Он, Перов, по отцу-то, сказывают, из прибалтийских немцев, поди-ка, протестант нутром, вольно ему стегать нашенское. А чево ради, какая уж такая надобность? Да ради вящего успеха у разного рода либералов и безбожных нигилистов. Сказывали, что синод его, внебрачного, усыновить родителю не дал. Баронства лишился, но злобиться-то зачем — таково ж древнее установление, законность такова-с![59]
Наконец с пригорка увидел художник над ровной щетиной чернораменья белые верхи колоколен — узнал первую примету Арзамаса, и тотчас потянулся к нему памятью, теплым душевным всполохом: предстояла скорая встреча с городом своей скоротечной юности и незабывного ученичества.
Неожиданно для себя вдруг с жаром принялся уверять: подлинно главным-то в жизни оказывается школа Ступина. Теперь вот сам преподает он в Московском училище живописи и ваяния, его прочат в профессора… Все верно: в Арзамасе само собой утверждались наивные стремления к природе, к естеству бытия, к бесхитростному самовыражению ступинских учеников. И все это запало, запало и в тебя, Васинька! Потому теперь и собираются у твоих полотен толпы, потому и стали называть Перова отцом русского жанра.
Опять сильно тряхнуло тележку, Перов почувствовал боль в боку и осекся в мыслях: гляди, куда тебя понесло — не заносись! Если ты отец жанра, тогда кто же такой Венецианов, Федотов, что так выразительно показали народные низы. Слушай, а не иллюстратор ли ты Некрасова? Вот-вот, раздаются и такие голоса…
Только вечером, после деловых часов в Мещанской управе, художник пошел посидеть на козырек Верхней набережной — там, близ Духовской церкви ученики Ступина, бывало, любили сиживать летними вечерами, глядеть на приглушенные краски речного понизовья, на тонущую в синеве белизну Выездновской церкви, на светлый еще рукав Теши и темнеющий взъем Высокой горы за северной чертой города. Так возвышенно говорили здесь об искусстве! А иной раз, вечером же, возвращались с Иваном Свешниковым с охоты. За Высокой горой в низкой заболоченной пойме, в густой травяной тиши водилось великое множество уток. На другой день у ступинцев появлялось приятное разнообразие за обедом…
Вот и тут, на краю узенького переулка, продолжал Василий Григорьевич все тот же разговор с самим собой, столь охотно тянул он его из Нижнего. Странно, столько прожил, но редко думал, да и не осмеливался, пожалуй… Конечно, главным — училище в Москве. Но исток-то ремесла твоего, Васинька, в этих вот краях: Саблуково, Арзамас, незабывное Пиявочное Озеро…
Какая досада, так хотелось увидеться с Иваном Матвеевичем, но Свешников, оказывается, уехал брать подряд на роспись церкви в соседний уезд. Посидеть бы вот на этом месте вдвоем, как встарь, и забыться, почувствовать себя тем давним мальчишкой…
Перова подняла с низенькой лавочки остро пахнувшая свежесть близкой реки — Теша под горой еще чуть поблескивала на открытых местах тусклым, гаснущим уже серебром. Следовало возвращаться в гостиницу, попросить в номер горячего чая да выспаться: завтра предстоит долгая тряская дорога в Нижний, дела он свои в городе управил.
59
У художников, как и у всякого творческого человека, редко объявляется «случайное» полотно, особенно если оно предназначается для выставочных залов. Четыре картины В. Г. Перова, связанные с критикой священнослужителей и монахов, конечно же, не случайны. Не случайно и то, что после того, как у Василия Григорьевича открылись явные признаки чахотки в 1874 году — болезнь далеко не всегда вылечивалась в те времена, он обращается к образу Христа в работе «Христос в Гефсиманском саду» и к истории православия в России в картинах «Никита Пустосвят», «Первые русские христиане в Киеве», «Блаженный» и другие.