Снова и снова спрашивал себя и сына Николай Михайлович: что же теперь будет?
На бледном лице Михаила, на белой его рубахе лежали зеленоватые тени от яблони, сидел он за деревянным столом устало, тяжело. Отвечал с какой-то жесткой веселостью:
— Ежели на твой язык перевести, отец, то грозит всем нам наказание за то, что к Богу и царю были не столь усердны. Так ведь вы мыслите? Ах, милые уездные караси… Вам бы, папенька, не только читать старые исторические анналы, но заглядывать и в литературу социал-демократов. Теперь-то уже поздно, раньше бы, раньше… «Интернационал» слышал? У нас в академии ребятки любопытствовали, читали и печать самых левых, большевиков. Радикалы решительные, да-с…
— И что же? — робко подсаживался поближе к сыну Щегольков.
Красивое страдающее лицо Михаила покрылось натужной краснотой.
— У большевиков все ясно и четко: царя, буржуев разэтаких, купцов, помещиков, мужиков, что покрепче — всех, всех под метлу — ясно?! Теперь у нас восемнадцатый… Давно ли товарищи агитировали на фронте: ступайте солдатики по домам — мир народам! Не успел человек в серой шинели на полатях отогреться, как его опять под винтовку, теперь Советы защищать. Вот и началось, и покатился кровавый вал гражданской по России…
Сын, будто нарочито, пугал словами. Николай Михайлович нервно теребил пегую бороду, прикладывал платок к потеющей лысине и вспоминал свои же слова: пометет революция Россию — это уж так…
— Мишенька, ведь выйдет по Писанию: брат на брата…
— Да, и сын на отца, а отец на сына!
Тяжко вздыхал Щегольков, большими грустными глазами спрашивал: что делать-то?
Михаил нехорошо кривил губы, покусывал усы.
— Вы, папенька, автор книги по истории… Работали вы ее не только в безмятежные часы, но и под бедой. Вспомните, за стенами монастырей гремели мечи, а монахи писали свои свитки — попробуйте стать летописцем и новых времен…
— Нет уж, не менять мне, сынок, ни голосу, ни песен. Я — реставратор прошлого….
— Вы — цельный человек! — коротко польстил родителю Михаил и надолго замолчал.
…Михаил Николаевич умер 27 марта 1919 года. Это было таким ударом, после которого Щегольков уже не оправился.
То, что предрекал сын — сбывалось.
Кровь, голод, холод… Проливалась кровь и там, где не проходила линия фронта.
Контрибуции оставили почти без средств семью в шесть человек. Этого мало. Не однажды хозяйски громко стучались в ворота вооруженные. Кой-кому из местного ЧК в революционном рвении хотелось видеть Щеголькова и под дулом нагана…
После уж жена младшего сына Федора Пелагея Сергеевна рассказывала:
— Несколько раз приходили забирать свекра, обыски делали. Все искали ценных вещей, а у нас только иконы в доме самым дорогим, книги да малые ребята.
И рассказывала Мария Алексеевна Фирфарова:
— Культяпый из Ямской слободы — так звали Борисова, что до революции учительствовал, явился раз ночью арестовывать Николая Михайловича, он лежал уже больной. Николай Михайлович и говорит:
— Иван Васильевич, давно ты меня знаешь… На моих руках пятеро внуков, сноха… Не знаю, чем кормить, а ты — капиталы…
И опять слезная жалоба Пелагеи Сергеевны:
— Мы, все домашние, вцепились в Николая Михайловича, под руки его держим, плачем. А он нас утешает.
Втолкнули его в милицейскую повозку.
Только вздохнул:
— Воля ваша…
А то и так бывало. Начнут Николая Михайловича из дому выводить, а на улице толпа — не дает свекра!
Да, еще не все были поражены страхом. Соседи, те кто еще недавно работал на Щеголькова и, случалось, поругивали его, становились стеной перед вооруженными: не дадим Николая Михайловича!
Пелагея Сергеевна заканчивала:
— Которые с оружием-то… Видят, что народ, соседи в гневе и начинают заигрывать:
— Может, граждане, под домашним арестом подержать Щеголькова? Крикнут:
— Под домашним! Никуда он не убежит…
Разом тогда поседела Пелагея Сергеевна.
В это суровое время за летописца города вступились адвокат Николай Африкантович Вердевский, протоиерей Ф. И. Владимирский, художник А. Д. Иконников. Левацкие наскоки на Николая Михайловича кончились лишь тогда, когда из Москвы пришла грозная бумага: сын Щеголькова — Федор Николаевич — геройский командир Красной Армии, и без законных оснований семью его не утеснять!