Мама
Ты открой, меня нет дома.
Дочка
Почему?
Мама
Это почтальон, может быть, принес что-то из суда.
Дочка
Хочешь, я распишусь?
Мама
Нет, пусть вернет.
Дочка
Хорошо. (Открывает.) Здравствуйте, как поживаете?
Почтальон
Что-то похолодало. Вот бандероль для вас, то есть, для вашей мамы.
Дочка
Интересно, что это? Не похоже на книгу, что-то маленькое.
Почтальон
Распишитесь здесь, это наложенным платежом, с вас тысяча пятьсот динаров.
Дочка
Ого, ничего себе, вот, пожалуйста. (Отдает деньги, берет сверток.)
Почтальон
Как вам вчерашние новости?
Дочка
Ужас.
Почтальон
Никогда такого не было.
Дочка
Еще все впереди. Любые изменения всегда к худшему.
Почтальон
Это проверено?
Дочка
Это сказал Уинстон Черчилль.
Почтальон
Англичане — самый скверный народ.
Дочка
Да.
Почтальон
Хотя и немцы тоже.
Дочка
Я в начальной школе их и турок писала со строчной буквы.[3] Из патриотизма.
Почтальон
Теперь турки из Ирана и Ирака главные.
Дочка
Да, пожалуй.
Почтальон
Будь я президентом этой страны, я бы им всем показал. Я бы с этими гаагскими и еэсовскими бабами сумел бы справиться. Треснул бы кулаком по столу и сказал бы: «Ты знаешь, брателло, кто я такой?» А если бы она только рот раскрыла, я бы ей: «Твою ж мать!»
Дочка
А что не выдвигаетесь? Скоро выборы.
Почтальон
Теща не разрешает, не позорься, мол, а я хотел…
Дочка
Жаль.
Почтальон
Пока, будьте здоровы, привет маме. А ваш папа был очень приличный человек, я вот прямо его любил. Жаль, что умер.
Дочка
Да-да, до свидания. (Закрывает дверь.)
Мама
А что он принес? А что ты так долго с ним болтала? Ой, он бывает таким занудным.
Дочка
Какую-то посылку для тебя. Это что за хрень?
Мама
Не выражайся. (Берет сверток.)
Дочка
Я не выражаюсь, скажи мне, что это?
Мама
Это крем от морщин.
Дочка
Что?
Мама
Что — что? Что тебе непонятно?
Дочка
Я себе покупаю какие-то румынские говна за триста динаров на Байлонском рынке, а ты…
Мама
Потому что ты неряха, и прекрати выражаться, я тебя предупреждала. Ты никогда не заботилась о том, как ты выглядишь, и не знаешь, чем мажут лицо.
Дочка
Мама, ты уникум, я таких, как ты, больше не знаю. (Смеется.)
Мама
Не понимаю, что тут смешного?
Дочка
Ничего.
Однажды весь город проснулся в грязи. Все выглядело нереально жидким. Как будто земля перевернулась вверх тормашками, и девять лет шли дожди, пропитанные пылью. Горожане открывали оконные форточки и двигались по городу, медленно пробираясь во тьме, как рыбы в эволюции. Все двери открывались с натужным скрипом. От страха, что грязь их задушит, как только они откроют рот, люди замолчали, а их кости, от усилий сделать хоть какое-то движение, начали говорить. Замерла любая спешка, время разболелось и стало походить на старую граммофонную пластинку, которую по ошибке запустили на семьдесят восемь оборотов. Все было облеплено грязной тьмой.
А потом пошел дождь и начал смывать грязь. Грязь утекала, беспечно подпрыгивая, к низинам и склонам с такой легкостью и скоростью, что иной раз можно было подумать, будто все это был только сон. Никто больше и не вспоминал бы о мрачной тоске и тяжелом дыхании в порабощенном времени и пространстве, если бы грязь, уходя, не начала танцевать, оставляя после себя мельтешение мелких складчатых следов, — как ребенок, закончив играть в песочнице и бросив замки и куличики.
Люди потом поставили ограду вокруг окаменевшей грязи на въездных воротах в город. И к вящему недоумению тех, кто не пережил осаду, отмечали годовщину, обходя крошечный монумент в немой процессии. Самым важным было сохранить воспоминание об апокалиптической угрозе торжествующей грязи, которая всегда может снова утвердить свое господство.
Мама
Безобразие, что творят эти бандиты!
Дочка
Мама, что случилось? Зачем ты меня разбудила?
Мама
Напали на Кубу.
Дочка
Что? Кто напал на Кубу?
Мама
Американцы.
Дочка
Когда?
Мама
Только что. Сказали по телевизору. Они вошли в залив Свиней.
Дочка
Хоть раз не буди ты меня в полчетвертого утра.
Мама
Если бы русские их не остановили, конец Кубе. А Кеннеди, якобы, демократ. Тебе должно быть стыдно!