Обстоятельства вынудили меня покинуть теснины и сбросить оковы ледяных страхов. Пока все мои незатянувшиеся шрамы дрожат в ознобе, я осмеливаюсь, из глубокой немоты, их извлечь и поименовать. Это передо мной окно в Бостоне, и я делаю шаг к нему».
Дочка
Мама, что случилось? Что такое? Как ты упала с кровати? (Пытается ее поднять.)
Мама
Я должна собираться. За мной заедет Драгослава на такси. Мы идем в театр.
Дочка
(Усаживает мать на полу, прислонив к кровати, безуспешно пытаясь уложить.) Мамочка, мама, ты ушиблась? Как ты упала? Давай, наденем ночнушку.
Мама
Нет! Я иду в театр! Я спешу! Я должна одеться. За мной заедет Драгослава.
Дочка
(С трудом укладывает мать на кровать. Ей удалось ее поднять только наполовину. Приносит платье. Начинает плакать.) Мама, Драгослава не придет.
Мама (меняет тон.)
Бедный мой ребенок, как ты мучаешься. (Опять меняет тон.) Не беспокойся, сейчас таксист меня поднимет, когда приедет Драгослава. Дай мне платье. Который час? Смотри, чтобы я не опоздала.
Дочка
Не опоздаешь, не волнуйся. Рано еще в театр. Прими лекарство.
Мама (глотает лекарства.)
А, тогда я могу немного поспать. Убери отсюда это платье, смотри, чтобы не помялось. Не буду же я спать в платье.
Дочка
(Убирает платье, надевает на мать ночную сорочку.)
Поспи, мама.
Поэтесса уже была серьезно влюблена, когда ее радость постепенно начала терять свое космическое измерение. Болезненное расстояние вызвало усиление беспокоящего действия окаменевших взглядов и обманчивых воспоминаний. Одиночество и действительность вызвали только нервическую меланхолию. Дарованные слова, стерильные и остывшие, переселились на потолок, исчезающий под растениями, висевшими, как прозрачные сосульки. Иллюзии, подумалось ей, располагают невероятным арсеналом приманок. Так ей, облагороженной отшельничеством, осталось только то, что она сама подарила. Впрочем, в ее распоряжении был груз слов, это изобилие блага, которое она могла вручить оконному проему как невозвратные дары, такие, которыми не покупается ничья преданность и которые не служат ничьему тщеславию.
А надо было на все взглянуть и под другим углом, и она отправилась в путь по бескрайней пустыне вдоль океана, чтобы телесная усталость открыла ей новые горизонты. Взгляд искоса умножил перспективы, скручивания и кривые. И, наконец, она создала красноречие в танце. «В некоторых мертвых языках, — всплыло у нее из памяти, когда она уже сидела за своим письменным столом, — появляется омонимия, когда одно и то же слово обозначает и дар, и яд. Эта семантическая двойственность утешает и указывает на развязку. Дар, приносимый смертью, есть дар освобождения. Но только до тех пор, пока я могу дарить, — пришло ей в голову, — я не смогу умереть. Спасение пришло, парадокс в том, что я всё-таки должна его дождаться. Я буду ждать, и писать стихи. Это единственное, что я умею», — с тоской подумала поэтесса и наклонилась над тетрадью.
Мама
А что на ужин?
Дочка
Пита с сыром и йогурт.
Мама
Смотри, чтобы йогурт был не холодный. Ты знаешь, что я не люблю пить холодное.
Дочка
Не волнуйся, всё как надо.
Мама
А что это за женщины сегодня были?
Дочка
Из агентства. Мы возьмем круглосуточную сиделку.
Мама
Мне никого не надо. И эти, которые днем приходят, мне только мешают.
Дочка
Мне надо. Ты не можешь оставаться одна, пока я на работе, ты слишком старая.
Мама
Я старая? Что ты говоришь? Сколько мне лет?
Дочка
Восемьдесят восемь.
Мама
Ого, кто бы мог подумать?! Так это значит, что я буду жить до ста лет.
Дочка
Конечно. Ешь.
Мама
А кто эти женщины, что сегодня приходили?
Дочка
Мы наймем женщину из агентства, за тобой присматривать.
Мама
Мне никто не нужен, я все могу сама.
Дочка
Ты не можешь ходить.
Мама
Да, у меня болят ноги.
Дочка
Поэтому эта женщина будет у нас в доме, будет тебе готовить, будет ходить с тобой гулять…