Елена Сергеевна молчала, как если бы взвешивала в уме его слова. А может быть, свои.
— Ошибаешься! Успех романа в другом, в той искренности, с которой он написан. Это всегда чувствуется. Ты хотел пожить жизнью Стэнли, ощутить ее вкус, тебе это в полной мере удалось. Ты хороший писатель, Батон, на месте Изольды я бы тоже увлеклась Картавиным…
Сказано это было с улыбкой, показавшейся Хлебникову неуместной. Да и «Батон» резануло слух, никогда жена его так не называла. Или почти никогда, если не вспоминать тот зимний день гнилой туманной оттепели.
— Меня немного испугал поворот сюжета в криминал, — продолжала Алена, — боялась, ты, как обычно, зальешь сцену кровью, но, слава богу, обошлось. Честь тебе и хвала, хоть на этот раз удержался. И написано неплохо, кое-где даже с юмором.
Похвала, пусть и высказанная в специфичной форме, была Игорю Леонидовичу приятна. Он как-то даже расслабился. Художника может обидеть каждый, поймут и оценят немногие.
Как если бы желая усилить хвалебное мнение жены, заметил:
— Я знаю, какую литературу ты любишь, мне было легко писать так, чтобы тебе понравилось. Хотя, по большому счету рисковал, людям привили клиповое мышление мартышек, оно шинкует мысли, как капусту. Описанием будничной жизни их трудно удержать…
— Возможно, ты прав… — согласилась с мужем Елена Сергеевна, однако не составляло труда заметить, что думала она о чем-то своем.
Хлебникову хотелось, чтобы Алена еще что-то сказала, но продолжения не последовало. На фоне темного стекла листья расставленных в кадках растений казались экзотическими животными. В наступившей тишине, будто всплыл на поверхность, стал слышнее ход напольных часов. Ворча пружиной, они пробили десять. Елена Сергеевна потыкала концом сигареты в дно пепельницы и, поднявшись из кресла, подошла к камину. Взяла с мраморной полки мобильник и набрала по памяти номер. До слуха Игоря Леонидовича донеслись длинные гудки. Не дожидаясь ответа, убрала трубку в карман широкой юбки. Бросила быстрый взгляд на мужа и, словно стараясь его упредить, заметила:
— Увлекательное, должно быть, занятие жить жизнью другого человека! Особенно Картавина. Мне кажется, ты получал от этого удовольствие. Я буквально видела продавщицу Клаву с тобой в постели… — Елена Сергеевна вернулась в круг света, но не села, а как бы отгородилась от мужа креслом. — А на примере Стэнли ты взялся доказать, что все люди одним миром мазаны, я права? Любой даже самый смиренный и безобидный человек готов в случае чего пойти на крайность, так ведь? Что ж, ты все умело обставил и, при желании…
Игорь Леонидович перебил.
— Обрати внимание, дорогая, это говоришь ты, не я!
Словно ненароком отойдя к окну, Елена Сергеевна отодвинула в сторону легкую занавеску и обвела темный двор взглядом. Продолжала тем же тоном, как если бы слова ее следовали непосредственно после невидимой запятой:
… — при желании, в это можно поверить! Тем самым ты оправдываешь себя, мол, не я такой, жизнь такая. Впрочем твой Хлебников в романе так прямо и заявляет…
Игорь Леонидович слушал жену со снисходительной улыбочкой.
— А разве это не правда? Мой книжный Хлебников, да и я сам, мы служим людям, в том смысле, что удовлетворяем их потребность…
— В таком случае, чем вы лучше проституток!
— А я этого и не утверждаю! Не моя в том вина, что человеку хочется валяться в грязи и почитывать сальненькое, не я его создал… — Игорь Леонидович помедлил. — Знаешь, у меня такое чувство, что ты нервничаешь!
Елена Сергеевна непонимающе передернула плечами и вернулась к креслу. Вытряхнула из пачки новую сигарету.
— Мне важно, — продолжал развивать мысль Хлебников, — что книжка тебе понравилась, это главное. Помнишь, когда сидели в кафушке я заметил, что хочу романом тебе кое-что сказать?.. Так вот, я написал его для тебя! Иногда у меня возникает чувство, что ты не то, чтобы жалеешь… — умолк, подыскивая слова, — ты пытаешься представить себе, как сложилась бы твоя жизнь, выбери ты не меня, а Картавина. Ничего не говори, подтверждения не требуется! В этом, кстати, нет ничего зазорного, мы все не прочь помечтать о несбывшемся. Вот я и решил тебе помочь, нарисовать портрет Стэнли, каким он стал, и рассказать про его жизнь, которую тебе пришлось бы с ним делить. А она, дорогая моя, убога…
Обнаружив, что все еще сжимает в руке стакан, Хлебников приложился к коньяку. Как человек творческий, привыкший разнообразить текст отступлениями, позволил себе отвлечься и на этот раз.