Николай Дежнёв
Асцендент Картавина
Зачем он звонил? А черт его, старого дурака, знает! Станислава Картавина, Стэнли, человека из их общей молодости…
Игорь Леонидович накинул на плечи куртку и вышел на открытую террасу. Давно надо было ее застеклить, но не доходили руки. Передернул плечами, поежился. Гнилая зима развесила между деревьями сада клочья тумана, в холодном воздухе висела знобкая влага. Снег подтаял и лежал на земле грязной пористой коркой. Если бы не календарь, на нем в пышных снегах сияющий солнцем январь, типичный для Подмосковья гнусный конец ноября.
Все у нас нынче, как в Европах, — вздохнул Хлебников. Пришедшее на ум сравнение заставило его поморщиться, оно показалось Игорю Леонидовичу затертым до самоварного блеска штампом. Когда изо дня в день как проклятый пишешь, думал он, поднося к сигарете зажигалку, невольно начинаешь тяготеть к избитым выражениям и трафаретам. А впрочем, чему тут удивляться, в жизни все построено на шаблонах, ползаем, словно крокодилы, одними и теми же путями. Как умудряются актеры играть сотый спектакль, не понимаю! Где берут чувства наполнить ими двигающиеся по сцене манекены? А почтенная публика?.. Из года в год репертуар театров не меняется, и ничего! Новое прочтение «Дяди Вани»?.. «Три сестры» в оригинальной постановке?.. Да пожалейте вы Антона Павловича, нет больше сил в гробу вертеться! Он и «Чайку» то комедией назвал, поскольку гениально предвидел, что с ней сделают амбициозные в своем убожестве режиссеры. На гамлетовский вопрос, давно уже дан развернутый ответ и Офелия, хоть ты тресни, уйдет в монастырь, а народу неймется посмотреть как принц датский получит укол отравленной шпагой. «Не пей вина, Гертруда!»… Тьфу!
Игорь Леонидович чувствовал, как нарастает в крови волна раздражения, и прекрасно понимал, что театр здесь не причем. Дурной и какой-то мутный звонок Картавина выбил из колеи. Столько лет не было ни слуху, ни духу, а тут на тебе, прорезался!.. Зачем звонил? Чего хотел?.. Хлебников плотнее запахнул полы куртки, в сыром воздухе повисло облачко табачного дыма.
Голос в трубке звучал неуверенно, как если бы звонивший и сам пребывал в растерянности, не знал зачем набрал номер Хлебниковых.
— Извините, что потревожил! Не мог бы я поговорить с Игорем Леонидовичем!.. Картавин, Станислав Картавин, может быть вы помните…
Хлебников помнил. Память, это данное человеку для умножения страданий увеличительное стекло, никогда его не подводила, а Картавина он вспоминал и без дурацких звонков. Не часто, но случалось. Когда думал о тех давно ушедших годах. Стэнли первым приходил ему на ум, хотя настоящим другом Хлебникову никогда не был. Странность эту можно было объяснить их с Картавиным удивительной внешней схожестью — лет до десяти незнакомые люди принимали их за близнецов — но объяснения Игорь Леонидович не искал. Оба длинные, худые, только сам он стригся коротко, а Стэнли ходил с волосами до плеч и наотрез отказывался их срезать. Одно время ребята пробовали звать его пойнтером, но кличка не приклеилась, да и собачья эта порода, как выяснилось, была короткошерстной. Классе в восьмом, а может быть в девятом, один гад из выпускников заявил при всех, что под гривой волос Картавин прячет уши локаторами. Стэнли снял свои большие очки и полез драться, хотя делать это не умел и не любил. Пришлось вмешаться, о чем Хлебников всегда вспоминал не без удовольствия. Ни конституцией, ни весом от Картавина он не отличался, но успел к этому времени приобрести опыт скоротечных дворовых стычек и уже несколько месяцев ходил в секцию бокса. В результате гад с разбитым носом под свист и улюлюканье удалился, а они со Стэнли сделали шаг к тому, что могло бы стать настоящей дружбой, но не стало. Тот вообще держал себя особняком и сторонился подвижных игр, а возможно просто не сложилось, что тоже случается. Уже тогда Картавин начал самостоятельно долбить английский и вечно таскал в кармане перетянутую черной аптечной резинкой стопку карточек с написанными на них словами. На одной стороне русское, на обороте английское с указанием произношения. А потом увлекся еще и астрологией, но в школе тщательно это скрывал, можно было нажить на свою голову кучу неприятностей.
А еще вспоминал Игорь Леонидович Картавина потому что был в их жизни вечер… У человека, как у истории, нет в распоряжении сослагательного наклонения, а как интересно было бы проверить! Возможно, все для Хлебникова сложилось бы точно так, как оно и есть, но не исключал он и иного развития событий. Карты в пасьянсе его жизни могли лечь иначе или в другой последовательности. Решающую роль в судьбе часто играет сущая мелочь, переполняющая чашу случайная капля или ненароком задетый камешек, вызывающий лавину непредсказуемых событий. Сами люди об этом не догадываются. И так, наверное, и должно быть, иначе их замучили бы сожаления. В силу изощренности работой над текстом Игорь Леонидович думал об этом не раз, а в тот вечер…
Но началось все несколькими днями раньше. Учились уже каждый в своем институте и почти не виделись, а тут вдруг, не сговариваясь, встретились все трое во дворе. Холодно было, Ленка пригласила к себе попить чайку. Говорили, как старые друзья, не могли наговориться, новостей хватало, но как-то так получилось, что заспорили. В игру вступили молодые амбиции, разговор сломался и пошел на «слабо». Алена, к тому же, подливала масла в огонь, улыбалась обоим. Тогда-то Картавин и заявил, что может узнать судьбу любого человека. И с вызовом посмотрел на Хлебникова. Тот, ничтоже сумняшеся, предложил в подопытные себя. На том и расстались, а через несколько дней сошлись на званом вечере по случаю дня рождения одноклассницы. И опять судьба: ни до того, ни после, эта канувшая в небытие соученица — имя ее давно забыто — никого из них к себе не приглашала. Выпили, как водится, потанцевали, а потом Картавин во всеуслышание заявил, что Батон станет писателем. Так, мол, предрекают звезды! А сам подмигивает. Зная успехи Хлебникова в школе, все дружно грохнули и ржали до слез и до упаду. И Ленка смеялась, но как-то не так, как остальные. А отсмеявшись, когда народ немного поутих, громко спросила: — Стэнли, ты сказал правду? И тот, глядя на нее, громко ответил: истинно так! И радостно загоготал, но на этот раз один, никто его не поддержал, и прозвучало это странно…
Все это Хлебников помнил прекрасно и Алена наверняка помнила, хотя жену он никогда об этом не спрашивал. Не то, чтобы тема эта в их семье была табу, но о ней не говорили. Игорь Леонидович вытряхнул из пачки новую сигарету. Откуда Картавину было знать, что в его столе уже лежали первые, еще беспомощные опусы? Ну а дальше… дальше не было ничего. Картавины вскоре переехали жить в другой район и след Стэнли потерялся, затоптанный толпами суетного города…
Хлебников отшвырнул едва прикуренную сигарету в снег и вернулся в тепло дома. В большой комнате со стеклами до пола и растениями в кадках горел камин, мерцал тусклым золотом багет картин. Сюжеты их в полутьме лишь угадывались. Елена Сергеевна сидела по своему обыкновению в кресле, но глаз от книги не подняла, хотя Игорь Леонидович готов был поклясться, что она не читает.
— Знаешь, кто звонил?
Играющий оттенками голос его интриговал, но она ответила спокойно, с какой-то даже грустью:
— Стэнли! Ты назвал его по имени…
Посмотрела на мужа долгим, внимательным взглядом. Свет высокой лампы в углу под зеленым абажуром подчеркивал лепку ее лица. В его чертах, в развороте плеч и гордой посадке головы легко угадывалась та Ленка, что улыбалась им с Картавиным. Игорь Леонидович вдруг почувствовал острое недовольство собой. Сам он не то, чтобы погрузнел, но поизносился и изрядно поседел. Вздохнул: за все в жизни приходится платить, а за успех многократно!
— Ну и что же он сказал? — поинтересовалась Алена, но как-то походя, как если бы из необходимости поддержать разговор. — Что-нибудь интересное?..
Хлебников опустился на диван и подобрал с его кожаных подушек газету.
— Так, ничего существенного! Блаженный какой-то, непонятно, зачем звонил. Как был не от мира сего, так и остался! Надо было спросить, чем теперь занимается…
Игорь Леонидович развернул пахнущие типографской краской листы, но читать не мог. Краем глаза он видел, что и Елена Сергеевна опустила книгу на колени и задумчиво смотрит в окно. Что же заставило Картавина позвонить? — думал Хлебников, пробегая глазами заголовки статей и не понимая ни слова. Одиночество?.. Из него, как из строительного материала, слеплен на скорую руку человек, в одиночестве проходит его жизнь, оно дается ему в наказание и в награду. Странный какой-то вышел у нас разговор. Перескакивали то и дело с «ты» на «вы» и на полуслове умолкали. Стэнли мямлил, что видел Хлебникова по ящику и вот решил… так сказать… по старой дружбе… Грешил обилием ненужных слов, за которыми ничего не следовало, да и какая, к черту, дружба! Где он ее выкопал?.. Беседа получилась столь же мутной, как и телевизионная передача о том, как было бы здорово эксгумировать и вернуть к жизни начавшую смердеть русскую литературу. Собравшиеся за столом откровенно маялись и вздохнули с облегчением, когда эта тягомотина закончилась. Особенно Игорь Леонидович, к которому как к литературному начальнику то и дело апеллировал не знавший, как бы еще исподлючиться, ведущий. Ни Картавин, ни Хлебников с одноклассниками отношений не поддерживали, так что и говорить было не о чем. На том и расстались, но что-то в этом разговоре Игоря Леонидовича зацепило. Еще подумалось, что не стоит человеку заглядывать в прошлое, ничего хорошего, кроме собственноручно сотворенных мифов, там нет. Перелистывая газетные страницы, Игорь Леонидович ловил себя на том, что, как ни старается, не может ухватить встревожившую его мысль, а точнее ощущение, нашептывающее, что что-то здесь не так. Моменты внутреннего раздрая и раздерганности чувств были хорошо ему знакомы и даже полезны для работы над текстом, но он был не за письменным столом, да и ничего по большому счету теперь и не писал.