Из-за того, что Вениамин всегда носит с собой скрипку, я его и приметил, и у нас завязались отношения. Не дружеские и даже не приятельские, а, так сказать, вообще, позволяющие людям сидеть молча бок о бок и думать каждый о своем. Обычно это происходит в чахлом садике напротив церкви, когда посуда снесена на мойку, а столы и лавки протерты водой с хлоркой и убраны до следующего раза. На кормление скрипач приходит неизменно во вторую смену, в первую — стесняется. В первую идет вал профессиональных бомжей и прочих лишенцев, стремящихся не упустить шанс заправиться на халяву. Среди них попадаются чистенькие, но бедно одетые старушки, их запускают в храм раньше остальных. Живут они где-то поблизости и дважды в неделю экономят на обедах. В среду и в пятницу, когда после утренней службы помещение церкви на несколько часов превращается в трапезную для обездоленных. Горят перед иконами лампадки, святые угодники смотрят, как восстанавливает силы брошенный на произвол судьбы люд.
По зиме в две смены набирается человек четыреста, так что к концу кормления обслуживающая бригада добровольцев сбивается с ног. Их очень немного, да и люди, как правило, в возрасте. Ближе к лету, начиная с первых чисел апреля, поток страждущих заметно редеет, бездомные подаются на юга, но Вениамин все равно приходит после всех и садится в уголочке. Крестится на образа и тихо ждет, когда перед ним поставят тарелку с супом и положат три куска хлеба. Один белый и два черных. Он не в полном смысле слова бомж, да и не выглядит бомжем, но темы этой мы с ним никогда не касаемся. Может же человек попасть в сложные обстоятельства, выкинувшие его, словно норовистая лошадь, из седла. Я молчу, как рыба, интереса не проявляю. Люди потому и ладят между собой, что не задают лишних вопросов. Старая, как мир, истина: не спрашивай и не получишь ответа. Не любопытен и Вениамин. Сидим себе в садике на лавке и курим в две трубы.
Но однажды он традицию нарушил, спросил:
— Скажите, Станислав, зачем вам это надо?
Дело было в конце зимы. Снегу за ночь навалило целый метр, дворник в рыжей жилетке поверх ватника с ожесточением скреб асфальт и матерился.
— Все это, — повторил он, словно бы я недослышал, и показал рукой в сторону церкви, — вы же среди коллег белая ворона!
Я не поверил собственным ушам, а потом подумал, что в общем-то Вениамин прав, я и сам об этом догадывался. О том, что не такой, как другие волонтеры, но мне казалось, что со стороны это незаметно. Все одинаковые, в длинных фартуках и перчатках, носятся с тарелками по трапезной, как кошки угорелые. Получилось так, что кормлением обездоленных, как и многим в жизни, я занялся случайно. Шел как-то мимо храма, заглянул поставить свечку — иногда у меня возникает такая потребность, хоть и не воцерковленный — а в церкви происходит что-то совсем уж необычное. За длинными столами сидят на лавках люди в темных, лоснящихся от старости и грязи одеждах, и интенсивно работают ложками. Удивился, конечно, стою, смотрю, вдруг ко мне подходит какой-то парень, я потом узнал, его Константином зовут, и просит: пособи, брат, донести до раздачи котел, у нас мужиков не хватает. Я, естественно, помог, мне чего, а потом, как-то так получилось, что скинул куртку, вымыл в подсобке руки и начал наравне с другими раздавать пищу. Когда все закончилось и помещение убрали, меня посадили с бригадой за стол и накормили. Тем же самым, что ели бездомные, и это мне понравилось. И по вкусу тоже. Я вдруг почувствовал, что, не желая того, вступил в общину, простотой своей похожую на церковь первых христиан, тех, кто чистотой души был близок к Господу. Не мне, греховоднику, рассуждать, только ощущение единства в радостной Христовой вере за две тысячи лет поблекло и утратилось, его подменили иерархия клира и помпезность театрализованной постановки служб. Как заболачиваются чистые озера, так суетным украшательством зачеловечилась светлая религия. Нежданно-негаданно меня согрело никогда раньше не испытанное чувство принадлежности к команде.
С того моего случайного появления в церкви все и началось. Собирались мы часа за два до открытия дверей, расставляли столы и готовили нехитрую еду. Суп в бидонах привозила торгующая пирожками фирма, второе стряпали сами. Обычно это было пюре из порошка или вермишель, но обязательно с сосиской. Тут же раздавали принесенные в церковь вещи и лекарства, их приходилось покупать на пожертвования. Все по минимуму, но то, что необходимо не имеющим крыши над головой людям. Перед запуском первой смены вместе молились и я стоял со всеми и крестился, хотя слов молитв не знал. Кроме раздачи пищи, в мои обязанности входило рассадить народ по столам. Каждому из входящих я должен был указать его место и это для меня было самым трудным. Если домашние старушки знали все сами, то остальных предстояло рассортировать на чистых и нечистых. И далеко не в библейском смысле слова, а глядя человеку в глаза. Фактически это означало поставить клеймо, только не скоты ведь, обиженных жизнью еще больше обижать грешно.
В тот стылый зимний день я Вениамину так ничего и не ответил. Ну, ворона, что ж теперь поделать! Ну белая! Всякие в природе сгодятся…
К началу смены я опоздал, столы в церкви были уже расставлены. Проспал, но не выспался. До самого пробуждения мучили кошмары, а точнее один бесконечно повторяющийся кошмар. Как в детской игре с картинками, я искал десять различий между гороскопами, но раз за разом сбивался и все приходилось начинать сначала. Голова под крышку черепа была набита тугой резиновой тупостью бредущего по кругу, качающему из колодца воду осла. Кружка крепкого кофе помогла, но по настоящему к жизни не вернула.
По случаю теплой погоды народу на кормление пришло меньше обычного. За высоким окном храма красило город золотом бабье лето. Вениамин сидел рядом с молодым, но уже синюшного вида парнем с опухшей физиономией и черной сумкой, с какими часто ходят бомжи. Стоило мне приблизиться к ним с чайником, как малый принялся жаловаться, что жену его не пустили обедать. Женой он называл годившуюся ему в матери опустившуюся, лет сорока женщину, отчаянную матерщинницу и дебоширку. Видеть их вместе было выше моих сил, мозг бунтовал и отказывался верить в божественное происхождение человека. Полученную от меня вторую сосиску синюшный сунул в пластиковый пакет, где для супруги уже была отложена вермишель.
Стараясь не смотреть на соседа, Вениамин поднялся из-за стола и взял с лавки футляр со скрипкой. Спросил шепотом:
— Вы Вивальди любите?..
И, широко перекрестясь на образа, поспешил выйти на свежий воздух. Ждать на этот раз ему пришлось не долго. На трапезу с братьями и сестрами я не остался, помог только перетаскать на мойку посуду и привести в порядок перед вечерней службой храм. Когда присоединился к Вениамину в скверике, он сидел на припеке, подставляя лицо лучам близившегося к закату солнца. Закурил с удовольствием, глубоко затягиваясь и подолгу удерживая дым. Я отвалился на спинку скамьи и вытянул перед собой гудевшие от беготни ноги.
— Скажите, пожалуйста, — спросил он, поглядывая на меня сбоку, — вы случайно музыкальным инструментом не владеете? Каким-нибудь, но лучше бы аккордеоном. Могли бы неплохо заработать по электричкам.
Я покачал головой.
— Жаль!.. — вздохнул Вениамин и поскучнел лицом, как если бы на моих глазах рушилось громадье его планов.