— Слушай, о каком еще дружке ты говорил?..
Пашка посмотрел на меня удивленно.
— Дружке?.. — пожал щуплыми плечами. — Ну да, ты же рассказывал, что когда-то был знаком с Хлебниковым! Он у нашей литераторши котируется где-то между Чеховым и Достоевским, клиническая дура о нем с придыханием. Отстой, конечно, вонючий до омерзения, но зато не несет пургу про битые молью человеческие ценности. Посмотришь на всех на вас с вашими правильными словами… — Пашка вздохнул и поднялся с лавки. — Ладно, Стэнли, мне пора, еще надо накропать сочиненьеце! Можно по творчеству Игоря… — как его там? — ну да, Леонидовича, а можно про героизм в обыденной жизни, — усмехнулся кривенько. — Который не востребован, поскольку всегда проще и выгоднее договориться. Как думаешь, если я напишу, что Хлебников — говно и поставлю точку, какая это будет тема?
Протянул мне руку.
— Маман будет звонить, скажи, что осознал!
Я ее пожал.
Пашка направился к выходу из парка. Шел, сутулясь, глядя себе под ноги, обернулся.
— А насчет этой сучки ты прав, мне она теперь по барабану! Да и перепихнулись всего пару раз, делов-то…
Мир, в котором живу, я не понимаю, с этим надо смириться. Принять как факт, как физический закон. Не один я такой, многие без понятия, важно другое. Каждый человек должен совершить в жизни нечто, что бы эту жизнь оправдывало. Чтобы, уходя, он мог сказать: я жил, я не тварь дрожащая, а право имею!
Сердце стукнуло и остановилось, внутри все замерло — я вспомнил, откуда пришли ко мне эти слова, и содрогнулся! Но обратного пути не было, это я понимал с удивительной и какой-то даже хрустальной четкостью. Карты легли и сделать ничего нельзя, даже если бы я очень захотел. Но я и не хотел. Мысли и желания меня покинули, оставив лицом к лицу с предначертанным. Не было необходимости ни оправдывать себя, ни в чем-то убеждать. Не было ненависти, не было страха. Не было ничего, кроме понимания неизбежности того, что должно произойти. Не жертва и не герой, человек наедине с самим собой во Вселенной. Все сошлось, все обрело скрытую до того логику. Бредущему по жизни даются знаки на пути, в моем распоряжении их было предостаточно. Бездумное, почти детское пророчество и преследовавшее меня сомнение, приход Изольды и предсказание гороскопа, а теперь еще расставившее недостающие точки над «i» Пашкино сочинение! Яд отравы проник слишком глубоко, без операционного вмешательства не обойтись.
Не помню, как добрался до ворот парка и сел в трамвай, но на первой же остановке вышел. Не хватало воздуха, лицо горело. Я ловил на себе глумливые взгляды людей. Начинался вечерний час, народ возвращался с работы. Прижавшись спиной к стене здания, я закурил. Не знаю, что думали идущие мимо, наверное их удивляло, что я не прошу милостыню. А я бы попросил, я бы в ногах у них валялся, только единственную милость, в которой нуждался, дать мне они не могли. В висках стучало, дрожали руки, но постепенно я начал приходить в себя… Мною овладевало холодное спокойствие. Кровь отхлынула от лица, кулаки налились свинцовой тяжестью. Я знал где нахожусь, куда и зачем пойду, и уже двигался в людском потоке к метро, как вдруг какой-то озлобленный скотской жизнью работяга вознамерился съездить мне по морде. Движимый жаждой справедливости, он хватал меня за грудки и матерился на всю улицу, но, встретившись со мной глазами, как-то сразу увял и поспешил затеряться в толпе.
В подъезде рассеянным светом покойницкой светила тусклая лампа и пахло кошками. Я поднялся на второй этаж и позвонил в квартиру Нелидова. Долго ждал, пока старик доковыляет до двери. Приходу моему Савелич не удивился, направляясь за покупками, я частенько к нему забегал. Окинул меня изучающим взглядом и, наваливаясь всем телом на клюку, вернулся в комнату. Кряхтя, опустился в кресло.
— Что-то ты нынче бледный!
Я остался стоять. На буфетной полке красовалась непочатая бутылка водки и рюмки. По-видимому, Нелидов ждал гостей, но, как человек интеллигентный, предложил:
— Выпить хочешь?
Я покачал головой. Хозяин дома, между тем, рассматривал меня, как живой римейк картины Репина «Не ждали». Цель прихода надо было как-то объяснить, только в этом-то и состояла проблема. Не в объяснении, а в том, какими словами донести, что мне от Савелича нужно. Можно было попробовать развести турусы на колесах и дать понять намеком, но я тихо подозревал, что ничего путного, кроме потери времени, из этого не выйдет. Притворяться, что забежал занять щепотку соли, было бессмысленно, Нелидов был мужик конкретный и того же ожидал от других.
Кресло у старика массивное, с подлокотниками, прикидывал я, они помешают ему сразу рухнуть на пол, а там, глядишь, я его подхвачу. Вздохнул и, хотелось бы верить, непринужденно, произнес:
— Тут, Савелич, такое дело, не могли бы вы одолжить мне пистолет!
Однако ошибался. Нелидов, как сидел памятником себе, так сидеть и остался, только седые брови поползли вверх и бледные губы в задумчивости зажевали.
— Во оно как! — посмотрел он сначала в окно и только потом обратил взгляд на меня. — Могу поинтересоваться: зачем?
Специально я к разговору не готовился, решение принял экспромтом, однако объяснение у меня имелось. Правду говорить легко и приятно, для большей убедительности стукнул себя в грудь кулаком.
— Друг машину покупает, большие деньги…
— Так, вроде бы, не лихие девяностые! — хмыкнул Савелич, но, похоже, поверил. А может только сделал вид, тот еще хитрован, у него не поймешь. — И какую берет?
— Машину-то? Ну, эту… — я запнулся, с автомобилями у меня как-то не сложилось.
— Неужели на четырех колесах! — сделал Нелидов большие глаза, как если бы собственная догадка его же и удивила.
Но я на провокацию не поддался, не сплоховал.
— Джип «крусейдер»!
Выпалил и только потом сообразил, что слово это означает по английски крестоносец, рассчитанную на продажи по всему миру машину так вряд ли назовут. Но Савелич, в отличие от Иоанна Павла II, к полиглотам не принадлежал, поэтому ограничился кивком.
— Что ж, звучит красиво! Повезло тебе с друзьями, Картавин, есть у кого перехватить на черный день сотню-другую тысяч баксов… — и начал медленно подниматься на ноги. — Помочь ближнему, святое дело!..
Я опешил. Приготовился было врать дальше, и старый сыщик не хуже полиграфа меня бы расколол, а тут такое везение! Стоял, не в силах поверить, и смотрел во все глаза на Нелидова. Но вместо продолжения допроса с пристрастием, Савелич достал из заднего кармана пистолетик и погладил его любовно ладонью. За километр было видно, как не хочется ему расставаться с любимой игрушкой.
— Что с тобой поделаешь, бери! Но, если прищучат со стволом, нашел его в девяносто третьем на чердаке, куда лазил смотреть солнечное затмение. Запомнил?.. Так все говорят, менты привыкли. Впрочем, ты вряд ли им сгодишься, на тебя карманную кражу и ту трудно повесить, не то что глухаря с убийством…
Возможно это был комплимент, только я в его слова не вдавался, смотрел, не отрываясь, на лежавший на ладони Савелича дамский браунинг. Кто бы мог подумать, орудие убийства было элегантно. Однако вместо того, чтобы дать мне пистолет, Нелидов поковылял в дальнюю комнату, где, как я догадывался, находилась спальня. Появился оттуда через минуту, неся оружие завернутым в мягкую фланелевую тряпочку. Протянул мне сверток.
— На, владей! Игрушка, вроде бы, сто лет назад в Бельгии сделан. И калибр невелик, шесть тридцать пять, а дырку сделает, мало не покажется! Стрелять-то хоть приходилось?..
Я кивнул. Это было правдой, военная кафедра института, который я имел несчастье закончить, вывозила нас как-то на стрельбище. Из «макарова» попал один раз, зато в десятку, случайно. «Калашников» в моих руках гулял и дергался, как параноик. Поставили «удовлетворительно», по-видимому за то, что я не покрошил в капусту стоявшую поодаль комиссию. Впрочем, всем было все равно, и нас выпустили в мир в звании лейтенантов запаса. Сказали, поскольку военная специальность — дозиметрист, то солдаты мы одноразовые, прогуляемся с прибором перед наступающей пехотой, и можно хоронить. Так что Нелидову я не соврал, но смотрел он на меня с большим сомнением.