— Тебя только за смертью посылать! — недовольно буркнул Савелич вместо благодарности. — И хорошо бы привел, так нет! Жди ее теперь, костлявую, когда соизволит пожаловать. — Продолжал не менее сварливо: — Да не переобувайся ты, чистюля, не видишь что у меня творится…
Но вокруг не происходило ничего особенного в том смысле, что квартира пребывала в обычном для нее состоянии первобытного хаоса. Лида убиралась регулярно, но ей достаточно было ступить за порог, как вещи словно по команде занимали свои привычные места. Раскрытые книги лежали вверх корешками, кофейные чашки с успевшей засохнуть гущей можно было найти в самых неожиданных уголках, а пепельниц было столько, что казалось, они размножаются. Главное место в первой, проходной комнате занимало большое, накрытое пледом кресло, позволявшее Нелидову передвигаться на колесиках в треугольнике между столом, окном и гигантских размеров буфетом, к которому, как я подозревал, он питал особую нежность. По-видимому, деревянный монстр заменял привыкшему к таборной жизни старику утраченные фамильные реликвии и был как-то связан с воспоминаниями детства.
Стараясь не наследить, я прошел на цыпочках к столу и поставил бутылку. Повернулся уходить и уже был в передней, когда меня настиг окрик:
— Стоять!
Пришлось вернуться в комнату. Нелидов сидел у окна и, спустив очки на кончик носа, с интересом рассматривал на бутылке этикетку.
— Ты что это себе вообразил? — хмыкнул он, не отрываясь от своего занятия. — Или я по твоему алкоголик?
Подозревая, чем все это закончится, я тяжело вздохнул. Взмолился:
— Савелич! Не хочу я пить, душа не принимает…
Слова мои были не более чем сотрясением воздуха. Нелидов оторвался наконец от своего занятия и поднял на меня полные детского удивления глаза.
— А кто тебя, собственно, заставляет? Посиди со мной для порядка, поговори, а там как карта ляжет. Да, кстати о картах, Грабович грозился зайти, перекинемся! Лидка огурцы принесла, сама мариновала. Там, в банке в холодильнике, и вообще распорядись по хозяйски, колбаски настрогай… Ну, что стоишь столбом? Давай, ноги в руки и аллюр три креста!
Присказка у него была такая. Заранее зная о результате, я, тем не менее, сделал последнюю попытку отбояриться.
— Дела у меня, Савелич, понимаете — дела!
И тут же был безапелляционно поставлен на место.
— Уйди с глаз моих, Картавин, займись наконец чем-нибудь полезным! Врать ты не умеешь и уже не научишься. Радоваться надо, если в компанию зовут, а ты кобенишься словно красна девка…
Когда сердился или делал вид, что сердится, Савелич называл меня по фамилии, в остальное время, если таковое случалось, Стасом, но Стэнли, как все прочие, никогда. Из языков, кроме родного русского, он владел в совершенстве феней и матом, а еще понимал немного по киргизски, где одно время служил.
О чем только думали твои родители! — поинтересовался он, стоило нам познакомиться. — Обозвать ребенка Станиславом, дав ему отчество Вячеславович! Кто ж такое выговорит? Ты хоть сам-то понимаешь, что этим они обрекли тебя на прозябание? Не выбиться тебе, Картавин, в большие начальники, ох не выбиться! В Кремле самые обычные вещи читают по бумажке, а ты хочешь, чтобы люди о твое величание язык сломали! А фамилия?.. Что это за фамилия такая? Картавин — это ж карта вин, в ней слышится нечто ресторанное…
Справедливостью, не в пример категоричности мнений, Нелидов никогда не отличался. Несмотря на долгое наше знакомство, коротко мы с ним не сошлись. По крайней мере, не сошелся я, для Савелича барьеров в общении с людьми не существовало. С любыми, от просящих подаяния бродяг до лощеных в своей изысканности дипломатов. Ему все эти прибамбасы были по фигу, он смотрел в глубь. Мне же мешала разница в возрасте, да и по характеру мы были очень разные. Я по жизни человек тихий, а Савелич с малолетства играл сам с собой в азартную игру и не раз за время службы совал голову в петлю. Его хлебом не корми, дай только поспорить, лучше всего на пари, или ввязаться в какую-нибудь авантюру.
Шаманил он, говоря о моей тусклой перспективе, или видел человека насквозь, только так все на самом деле и вышло. По имени отчеству меня со студенческих времен никто не называл, а все больше Стэнли, и норовили сразу на «ты». Институт я пролетел, как фанера над Парижем. Технический выбрал напрасно, но уж очень не хотелось идти в до боли родную армию. Почетная обязанность выбросить коту под хвост два года из молодости многим ребятам судьбу искалечила. В результате инженер из меня вышел никакой, одно только название и диплом с печатью. Да и не нужны мы никому, разве что стоять за прилавком со значком-поплавком на халате! Но жизнь штука справедливая, у нее для каждого припасена индивидуальная ловушка. Когда по прошествии времени я поднял голову и огляделся по сторонам, то обнаружил себя сотрудником патентного отдела, куда во все времена ссылали затесавшихся в науку и на производство женщин. Не принося организации ощутимого вреда, они там выходили замуж, рожали и удалялись на покой, и это всех очень устраивало. Тем не менее, руководство фирмы меня ценило, думаю за то, что я так ни разу и не ушел в декретный отпуск. Хотели даже, вопреки прогнозу Нелидова, назначить маленьким начальничком, но тут страна рухнула окончательно и погребла под собой всех, кто не успел смотаться. А я, к тому же, оказался вскоре на больничной койке. Люди в белых халатах отняли у меня почку, превратив совершенно здорового человека в номинального инвалида. Но все это было в какой-то другой жизни, от которой у меня остались смутные воспоминания и маленькая пенсия.
Круг колбасы «собачья радость» пришлось, как любит Савелич, накромсать большими кусками с вылезавшими наружу вкраплениями пахнущего чесноком сала. В холодильнике, кроме банки огурцов, нашлись шпроты и кусок успевшего засохнуть сыра. Глуховатый голос хозяина квартиры доставал меня и на кухне. Нелидов, порой, становился шумлив, как если бы старался таким образом заглушить в себе боль. Не физическую, хотя чужая душа потемки. Однажды я видел его стоящим у открытого окна. Задрав голову, старик смотрел на кусочек голубого неба над крышами и глаза его были полны нечеловеческой тоски, их выражение мне теперь не забыть.
— Ты спрашиваешь, почему я дочку Лидой назвал? — доносилось из комнаты, хотя ничего такого я не спрашивал. — Прислушайся: Лида Нелидова — это ж парадокс! Я бы даже сказал диалектическое отрицание…
Судя по доносившемуся из комнаты звяканью, Савелич доставал из буфета рюмки. Что ж до парадокса, тот он действительно имел место быть. Знакомство родителей с диалектикой преломилось в судьбе Лиды в бесконечные поиски мужа или какого иного мужика, к которому можно было в жизни прислониться. По словам Нелидова, они, эти самые мужики, попадались ей какие-то квелые и малохольные. Вероятно потому, что работала она в аптеке фармацевтом, там и знакомилась, а здоровый малый туда не пойдет. По крайней мере, это было хоть какое-то объяснение, но Нелидов мою гипотезу не разделял. Убеждать его я не пытался. Не исключено, что над семьей висел рок, заставлявший ее членов жить бобылями. Иногда диву даешься, с какими страхолюдинами ходят приличные парни, им бы в фильмы ужасов, и то на вторые роли, а вот милой и симпатичной женщине не везло, хоть ты тресни. В невеселых думах о судьбе дочери Савелич положил глаз и на меня, однако, обмозговав такую альтернативу, безнадежно махнул рукой. Сказал со вздохом: староват ты для моей Лидки! Может оно и к лучшему, какой от тебя прок? Ни денег, ни работы, а что интеллигент в третьем поколении, так по нынешним временам от этого одни убытки!