Исходя из всего до этого сказанного, возникает вопрос: каким же образом устроен весь этот мир?
Одной из точек зрения, которую я всецело поддерживаю, на организацию Вселенной Абсолютного есть архетипическая точка зрения, часто появляющаяся в русском фольклоре в связи с образом Кощея Бессмертного. Надеюсь, все помнят, где находилось его сердце, и какой формы оно было (вспомним ПВК — ромб с неравными частями — графически изображенное яйцо, в середину которого заключен вектор — игла)? Кстати говоря, в сердце находится центр вселенной человека, проявляющий себя постоянным дополнительным толчком. Надеюсь, все представили форму сердца.
Как уже упоминалось, одна из аналогий Абсолюта Ничто — человек. Однако, это не тот человек, «тварь копошащаяся», какими мы в основе своей еще пребываем, а тот, которого мы боготворим. О котором один из наших современников сказал, что каждый хотел бы иметь в учителях Христа, но узнает ли он Его в толпе. Гермес Трисмегист — Трижды Мудрый — подсказал мне это на первый взгляд кощунственное мнение своими словами о том, что Бог — это бессмертный человек, а человек — это смертный бог. Но об этом, как и о бессмертии, а точнее о временах — чуть позже.
Итак, сердце Кощея Бессмертного (игла) лежало в яйце. Яйцо — в утке. Утка — в зайце и т. д. Принцип матрешки. В большом — меньшее. В меньшем — еще меньше, затем еще меньше, еще и еще. Кстати, повторяясь, хочу предложить читателю как следует осмыслить форму АСЕ с показателем времени развития — стрелой — и сердце Кощея. Игла — это противоположно направленный вектор, символизирующий вечное движение, вечную жизнь, андрогинность божественного импульса. И мы знаем, чтобы Бессмертный стал смертным, иглу надо переломить. Это состояние разделенности, смертности есть олицетворение проявленности Абсолютного.
Догадки по вопросу построения мироздания принципиально хорошо расписаны у Петра Успенского. Он и до встречи с Гурджиевым был очень оригинально мыслящим человеком, его гипотезы, основанные на собственных наблюдениях и опирающиеся на предыдущий опыт человечества не были чем-то посредственным и обыденным. А после знакомства с учителем и его школой, он, став одним из его лучших учеников и последователей, открыл миру огромное количество идей и имен, не всегда связанных с его именем напрямую.
Как я уже говорил, Георгий Гурджиев — человек-загадка, обладавший как теоретическими, так и практическими высшими знаниями. Он создал свою школу, последователями которой стало большое количество известных людей, сделавших свои имена на разработке синтезированных им идей. Он оставил несколько своих трудов, разобраться в которых иногда достаточно трудная задача, ибо язык и терминология довольно-таки сложны у этой литературы. И я не сразу понял, что сложность его языка — дело нарочитое. Чтобы удерживать внимание в довольно длинных фразах, не теряя нити логики, необходимо иметь запас тонкой энергии, которой не всегда хватает даже у тех, у кого она может быть. Если же ее маловато или же меньше меньшего, то браться за книги Гурджиева не стоит, ибо не хватит сил удерживать внимание на должном уровне. В первое время мне казалось, что это не позиция, что это просто литературная неопытность. Со временем я пришел к переоценке своего мнения: с углублением в смысл написанного (Логос все равно между строк в расширении анализа), я заметил эту нарочитость и в оригиналах и в переводах с английского. Какое-то смутное чувство неудовлетворенности постоянно мешало читать, постоянно преследовало неудобство в постижении материала с потерей мысли и возвращением назад. Что-то подпороговое, говоря языком Юнга, пыталось прорваться в сознание, но никак не могло преодолеть этот порог. Так продолжалось, пока в «Вельзевуле» мое подпоро- говое нечто не вылилось в догадку, в мысль о том, что все это делается специально. Я вдруг вспомнил те неудобные позы по команде учителя «замри», дающие возможность ученикам изменять своим — годами, всей предыдущей жизнью — наработанным негативным привычкам. Позже эти идеи я нашел в мнемотехнике: чем абсурднее чувственная привязка, тем легче происходит запоминание такой единицы информации. То же самое в акмеизме — инверсионный подход к построению предложений оживляет эти предложения и заставляет их запоминать. (Сейчас, кстати, приемы мнемотехники и инверсии активно используют рекламщики).