— Очаровательно, док. Какая честь, — фыркнув, Хосок застегнул рубашку и потянулся к костылям, тяжело вздохнул, словно ощущая вес потерянного в больничной койке времени.
— Скажи честно, эта херня пройдёт?
— Не забывай прописанную мазь, лёгкий массаж и отсутствие нагрузок ещё с месяца два-три, и… — Намджун заметил, как Хосок стиснул зубы. — И может быть.
Его проводили к выходу. Он уже видел, как возвращается к своим, находит Чимина, целует Юнги и, наверное, пинает его за выходку беспредельного геройства.
Но открылась стеклянная дверь, и у чёрной машины Хосок увидел бледное лицо своей матери, нервно обернулся на Намджуна, подталкивающего сзади. Выходит, время назначено?
— Ты что… — Хосок готовился закричать и взбунтоваться. — Ты что, гад, меня выходил, чтобы им сдать?!
— Хватит сцен, Хосок. Садись в машину, будь добр. Самолёт через час, — тревожно заявила мать, потянув его за локоть.
— Да не поеду я никуда! — он вырвался, отходя от них, и бешено угрожая одним из костылей. — И уж тем более не полечу! Пошли-ка вы в задницу!
Миролюбиво подняв руки, Намджун приказом остановил подосланных телохранителей и велел всем успокоиться.
— Синьора, насилие ни к чему. Хосок, это ради твоего же блага. Послушай их, — он кивнул на открытую дверцу. — Тебе лучше поехать.
— Сволочь, — прошипел Хосок, задрожав. Против выставленных бугаев ему не сладить, да ещё и в таком плачевном состоянии. — Ты…
— Он просил меня, и я исполнил, — отчитался Намджун.
Хосока сковало. Юнги действительно хотел этого? Даже зная, в каком аду он окажется, вернувшись в клетку? Или та клетка, в какую он отправился, ещё хуже?
Он прекратил сопротивление и, печально посмотрев на мать, тихо спросил о сестре.
— С ней всё хорошо.
Ни слова об отце. Хосок поймал себя на том, что даже думать о том стало противно. Скорее всего, Юнги оказался прав.
В последний раз с досадой зыркнув на Намджуна, Хосок опустил костыль и обречённо заковылял навстречу неопределенности.
***
По пути на виллу Чимин едва не содрал ногтями обивку сиденья: так экстремально вёл машину Чонгук. Возможно, из мести. Он знал, что натворил Чимин, но почему-то не затеял разборок, не выяснял причин. Без героина худо, но они надеялись выбраться, да и обещание, что даются Тэхёну - не в бездну.
Не та «дольче вита», о какой грезили прежде. Душный вечер заполнился славным охлаждающим ветром, и когда они встали перед знакомыми до боли воротами, солнце уже клонилось к горизонту, отбрасывая на троицу золотисто-огненный свет.
Вилла Ринцивилло не успела прийти в запустение: рабочий персонал всё так же ухаживал за садом, а прислуга наводила порядок. Тем не менее, Тэхён осматривался, точно не был здесь с добрый десяток лет. Чонгук не выражал почти никаких эмоций, идя с ним бок о бок. Чимин же плёлся сзади, неохотно шурша подошвами по гравию. Восстание и уличные погромы уже не звучали в городе, и только небо затягивало дымкой прогремевших пожаров. Чонгук был прав: ситуацию исправили, перебросив волнения в нужное русло. Но затишье повисло необыкновенное, и в низинах рано начал стелиться туман.
Их встретили в вестибюле, расступились перед ними и онемело провожали страшными глазами, никак в гости заглянуло три ходячих мертвеца. Вероятно, уже не ждали. И только Леон, получивший до того звонок, трепетно обнял Тэхёна и Чимина. Чонгуку пожал ладонь.
— И на том спасибо, — хмыкнул тот, оглядываясь. Три десятка человек в их распоряжении. — Это всё? Остальные обмочили штанцы? — он взял с фруктовой вазы пару вишен.
— Нет, ещё примерно столько же людей в укрытиях. К тому же, есть товарищи из других провинций, надеющиеся на сотрудничество.
— Собирай всех здесь, — велел Тэхён. — Сегодня, завтра, максимально быстро. Все, кому нахуй не упёрлись турки в нашем доме, должны присягнуть мне на верность.
Чонгук присвистнул и одобрительно кивнул. Соглашаясь, Леон не сводил глаз с Чимина, какого будто подменили. Ни той ласковой улыбки, ничего, что говорило бы: «Я рад быть с вами». И нет решимости спросить, как и что с ними стряслось. От Тэхёна пасло холодом, от Чонгука - жаждой раскромсать любого, кто против, а Чимин… не сломанная игрушка, вполне настоящий экземпляр человека, надломившего скрижаль с заповедями. Их взгляды пересеклись, и Леон вздрогнул.
Та же постель, отблески, отзвуки. Та же постель, но в ней нет одиночества. Либо оно не то. Умноженное, густое. Чонгук ластится к нему, и Тэхён отвечает. За считанные минуты они объедают друг друга, не гнушаясь костями и суставами.
— Может, вмажемся? — Чонгук прилёг за спину Тэхёна, вжимаясь в зад.
— Нет, Чонгук… не хочу.
— Ну и хрен с тобой, сам сделаю, — он сел, и Тэхён услышал разочарованный вздох. — А, точно. Сука, Чимин же всё выкинул.
— Да? — безразлично спросил Тэхён. Со своим ознобом он тоже едва справлялся. — Выходит, обойдёмся.
— Крэк есть?
— Нет.
— Что-нибудь иное?
Типичное для здешних развлечений. Порошок нашёлся в ящике. Чонгук снюхал ровненькую дорожку и вернулся к нему, в тесноту объятий, сжал и приник к губам, проник языком в рот и вылизал. Растянув слюну, припал снова. Мощными толчками бёдер он сделал всё возможное, чтобы Тэхён кончил без проникновения. Тэхён изогнулся, вскидываясь навстречу, чуть прикусил раненное плечо, и услышал рычание. Им нравилось уставать снова и снова, прогоняя ночную сырость влагой потеющей кожи.
Позже Чонгук дышал ему в затылок, а спустившись ниже, целовал клеймо, облизывая шершавую подкову. Согласно легенде, обладатель дарованного сына Баала возымеет вечную жизнь. Чонгук всегда смеялся над этим, потому что нет ничего, чем может обладать человек, и нет ничего вечного на планете, где так легко всё потерять. Чонгука посетило нелепое и причудливое понимание, очеловеченное и терпкое чувство, намного омерзительнее героиновой ломки. Дремлющий на его плече Тэхён, чьи волосы так приятно пропускать меж пальцев, чьё дыхание порой хочется перекрыть - единственный нескончаемый и незаменимый наркотик. Находящийся на той грани, где ему вполне разрешается и не существовать вовсе.
***
Для связи с другими провинциями и теми, кто делал ставки на Тэхёна в жутком опасении потерять нажитое, Леон использовал городской телефон, полагая, что мобильные отслеживаются активнее. Выиграют ли они время или напротив - покажутся глупцами, вытанцовывающими на эшафоте, он не знал. У Леона не было особых причин ратовать за Тэхёна и служить ему, он до сих пор винил себя в том, что самостоятельно не обнаружил причастность отца к Стидде и посмел допустить его загнивание, как личности, какую считал эталоном.
То основное, что удерживало его в клане - не избитая преданность или перспектива отстоять честь фамилии Манрике. Основное - тихим, севшим голосом попросило отвезти его подальше, выветрить тридцать три несчастья и показать, как изменился город. А город тот же. Нутро - не то. И кроме глушащей здравый рассудок массы, заедаемой табаком и заливаемой прихваченным вермутом, Чимина измучило предвосхищение неизвестной, но слишком пленительной для отрицания драмы.
Окончив звонки, Леон выбрал набережную. В пьянящей полутьме веяло грозой, и в предвестии шторма ревело море; воздух наэлектризован. Чимин долгим отсутствующим взглядом смотрел на наручные часы. Вдруг снял их и выбросил, избавляясь как от худших пут. И пока Тэхён не хватился его, он спокоен. Есть надежда, что это смягчённое состояние продлится до той минуты, пока не придётся посмотреть в однозначно скорбные глаза.
— Ты смотри, как тучи резвятся, — Чимин взглянул вверх, где чёрные полотна подсвечивало вспышками далёких молний, и, перешагнув ограду, двинулся в направлении воды.
Следовать за ним - не цель. Леон держался чуть позади, думал уже окликнуть, но Чимин остановился сам, выбрав плоский продолговатый камень, ненароком выточенный для приюта случайных гостей. Они сели, и какое-то время делали вид, что пересекаться необязательно.
— Что, если мы ошибёмся и попадём впросак? — сокрушился Чимин. Градус ударил в виски, и мышцы, залитые теплом, сделали тело невесомым. — Верно. Он не станет слушать, попрёт в лобовую.