— Ты мне ещё что-то хочешь сказать, но почему-то скрываешь.
— Всему своё время, Чимин, — он потрепал его по волосам.
И ещё. Чимин такой же прозорливый малый, как и брат. Юнги заметил, что часовая стрелка уползла к четырём утра, подорвался подняться, но Чимин остановил.
— Ты не мог бы… — он сжал его запястье, — остаться здесь? Мы с Хосоком, когда было хреново, спали рядом. Это успокаивает, когда кто-то есть… Не подумай лишнего. Чисто по-дружески.
— Ты мне тоже хочешь что-то сказать, Чимин, но скрываешь. И не смей отвечать моими же словами.
— Ну, тогда я скажу иначе, — Чимин тяжело вздохнул. — Я хронически боюсь оставаться один.
— А Леон? Я видел его внизу. Кажется, между вами что-то стряслось.
Чимин опустил глаза.
— Мы не можем просто спать рядом. Я срываюсь.
Уловив контекст, Юнги указал на кровать.
— Что с тобой поделать? Давай ложиться, сынок.
Он взглянул с какой-то неимоверной щенячью благодарностью. Заснув, прикатился к боку Юнги и приговаривал во сне, что ни в чём не виноват. Юнги по-отечески поцеловал его в лоб и пожелал ему простить себя.
***
Как в тюрьме под конвоем. Ни в жизнь Хосок так отвратительно себя не чувствовал и всё время избегал моментов притеснения личной свободы. Тем более во имя какой-то защиты, какая никуда не впёрлась. Сестра вцепилась ему в руку, мать шла впереди, а трое телохранителей замыкали их колонну. Солнце пекло затылок. Её ногти впились в запястье, и в глотке пересохло. От машины шли по асфальтированной дорожке, затем прошли в фешенебельное здание, где один зал ожидания как люкс в пятизвездочном отеле.
Выходит, у них частный самолёт, но куда тогда торопились?… А папочка неплохо разжился. Действовать следовало стремительно. Выйдешь, так позади - пустырь. Убежать с такой ногой нереально. Внутри не потеряешься, камеры наблюдения - всевидящее око. Хосок искусал все губы, раздумывая над побегом.
— РёнХи, слушай… — Хосок слегка пихнул сестру в бок, прося телефон.
Напечатал:
«Я о многом не прошу. Помоги мне немного».
«Окей. С чем?»
Избалованная и любимая дочь своих родителей, тем не менее, не забывала брата и вряд ли могла кинуть. Просьба звучала исключительно глупо, напугала, удивила, а после вызвала прилив гордости. РёнХи верила в то, что несправедливая молва родителей о непутёвом Хосоке - всего лишь способ удержать её саму. Им же она тайно восхищалась. Приключенцем, сбежавшим от свалившихся ожиданий. Впрочем, обиды тоже были, но в трудный час девушка о них не вспомнила.
В сопровождении охраны они прошли в уборные. Перед тем, как войти, тревожно переглянулись. РёнХи подумала, что видит брата в последний раз. Хосок стоял у двери, в напряжении отсчитывая минуты. Те не шли и вовсе, тянулись. Он уже решил, что она передумала и сдаст его с потрохами, но вот раздался истеричный крик… Как и ожидалось, двое из трёх вломились в уборную, а третий, стоявший лицом к начавшейся возне, дал Хосоку фору уйти незамеченным, скрывшись за поворотом.
Ковыляя, сквозь слёзы преодолевая боль, он шёл по зеркально чистому коридору и боялся, что костыль подведёт его, а он с грохотом рухнет и распластается на полу. Обильно потея, он двигался быстрее и быстрее, опережая себя самого. Пока РёнХи разыгрывала сцену почти самоубийства и требовала привести мать, Хосок покидал маленький аэропорт. И если он не мог уйти на своих двух, то вполне мог добраться до города автостопом.
Выбравшись, осматривался почти в полуобмороке, в бреду. И заприметил рабочего, закрывавшего багажник, не раздумывая сел в машину и вытащил одолженную у сестры шпильку. Когда мужчина сел, он приставил острый кончик к его горлу и прошипел адрес, как змея, готовая смертельно ужалить.
========== Глава 22. Жертвы. ==========
Полагать, что Хосока привезут строго по адресу было в корне глупо, да и сам поступок самонадеянный до безобразия. Первый же полицейский пост - и машина останавливается. Водитель делает знак рукой, и к ним отработанной походкой движется человек в форме.
Хосоку приходится заставлять дрожащую руку пользоваться шпилькой, давить сильнее, но пробить артерию - не просто заляпать всё кровью, а испачкаться самому. Если бы только у него был пистолет! Чего-то так не хватало. Храбрости или… злости? Но на каком основании тогда получалось убивать у тех, кого он знает? В чём между ними разница?
— Эй, ты… — с виска скатилась капля пота. — Не вздумай.
Потерпевший сделал рывок, надеясь двинуть ему в нос, и Хосок еле успел перехватить удар. В окошко постучали. Переволновавшись, Хосок вышел из машины сам. Не из трусости. Просто ещё бы чуть-чуть - и он бы проткнул тому ублюдку глотку. Перед убийством другого сдерживает иной раз одна невыразительная черта, не делающая человеку чести: угроза наказания, боязнь новых ощущений. Юнги говорил, что сам процесс - выброс адреналина, что муки совести специфичны и у каждого проходят по-своему. Однако, в большинстве своём эти муки обрисованы излишним романтизмом. Человеку, по собственной воле преступившему закон, каким бы он ни был, несвойственно впадать в депрессии. Падре принимал исповеди убийц, и Хосок хорошо запомнил его слова: «Преступление - как петля, но ни один человек самолично её не затягивает, ходит себе свободным. А вот раскаяние - табурет, который они передают другому. Чем плоха наша система? Тем, что хорошие судят плохих по законам, которых в их мире уже нет».
Спрятав крестик под рубашку, Хосок поднял руки и был неминуемо скручен. Он не стал пользоваться приёмами самообороны или выкидывать крутой финт подобно тем, на какие бы смог пойти Юнги. Тот умел убивать молниеносно, машинально и без сожалений, он закалён и не боится наказаний, найдя нечто выше, чем земной суд. Хосока повязали и пихнули в полицейскую машину, обращались как с попавшимся на марихуанне подростком.
В участке он сохранял право на молчание. Следователь пытался выяснить его имя, но ни документов, ни каких-либо наводящих мыслей по поводу у него не появилось. Хосок походил на чокнутого, сбежавшего из больницы и натворившего бед, но судя по лицу - не скажешь, что он чем-то психически болен. Озабочен, серьёзен и будто бы опечален. Сердобольный следователь не оставлял попыток дознаться, что у Хосока на уме. Преступления, как такового, он не совершал, но по словам напуганного водителя - вполне собирался и попадал под статью угрозы жизни и здоровью.
Рассматривая цепи наручников, Хосок слушал о том, что ему грозит за отказ дачи показаний и всю хурму, какую он успел наворотить.
— Что ж, в таком случае, мы предоставим вам адвоката, синьор. В его присутствии сможете рассказать подробности?
Хосок скривил рот и пожал плечами, дескать, делайте, что хотите. До того, как его вызвали снова, Хосок провалялся в общей камере, дожидаясь своей очереди и думая, что нервная система даст сбой. Он чувствовал на себе внимание мошенников, убийц и воров, проституток и галдящих рецидивистов. Мало приятного. Славно, что футболка, джинсы и кардиган на нём не из дорогих, да и потрёпанный видок в целом позволял сливаться с толпой. Правда, во время очередного трёпа, когда отвлёкся один из охранников, его легко вычислили и, придвинув в угол, решили обсудить, за какие грехи мог попасть в обезьянник хорошенький мальчик.
— Неужели, тоже путана, ток иностранная?
— Да ну. Сюда только уличные и попадают, а этот больно чистенький.
Как это бывает, внимание переключилось на кого-то другого по соседству, и Хосок благополучно ушёл в тень. Вызывающе одетая в цветные юбки брюнетка в годах присела рядом. Хосок часто видел похожих женщин в Стамбуле. Толкнув его в плечо, она спросила:
— Что это у тебя на щиколотке, милый? — и взгляд чёрных глаз, обведённых сурьмой, пронзил его насквозь. — Или милая?
Хосок дёрнулся. На здоровой ноге виднелся шрифт татуировки. Не имея желания раскрываться, он подтянул белый носок повыше и буркнул:
— Ничего.
— Заливаешь. И выговор у тебя не чистый, как и у меня. Был на моей земле, знаю, — пропела она, ввергая Хосока в оцепенение. — Признавайся честно - завезли?
— Вы явно путаете, синьора, я не торгую телом, — вежливо пояснил он.
— Ещё скажи, что никогда этого не делал, — она пожевала лиловую помаду на губах и чему-то усмехнулась. — А я из Палермо сюда. Гадала там, бизнес свой держала, но как беды начались - решила перебраться. А меня возьми и поймай тут. Говорят - незаконно я границу пересекла, бумаги нужной нет. Не помню, как эта штука называется.