И сегодня с утра они не смотрели друг другу в глаза. Тэхён, как ни старался, не сумел убедить Чонгука в том, что добраться до борделя помешало плохое самочувствие. Сам Чонгук вернулся под утро, пьяным и накачавшимся экстази и, распластавшись на кровати, заснул в обуви. Ныне выглядел бодро и подбрасывал верх зажигалку, рассказывая о том, каково несчастному турку быть опрокинутым мафией, «выращенной в Италии».
— Мы не коренные, но смотри, как отстаиваем этот кусок земли… — он притянул Тэхёна за талию и получил тычок в грудь.
— Сосредоточься.
Ночной разгул никак не отразился на нём, одно нетерпение в полубольном взгляде.
— Я в теме под любой дозой, — скривил рот Чонгук и кивнул на Чимина. — О, наш малыш поедет под святым куполом?
— Что ты мелешь, — усмехнулся Тэхён.
Изначально он хотел оставить его при себе, но после случившегося передумал. С Юнги Чимину будет комфортнее. Святому отцу предоставили право привезти Эльмаза, как ценный приз, желательно - живым. Затем они используют его, как ключевой элемент.
— Шоу начинается, просьба занять свои места-а, — Чонгук спародировал популярного диктора и нырнул в машину.
Тэхён снова посмотрел на Чимина. Уже откровеннее, надеясь увидеть его участие, напутственное восхищение или хотя бы чёртов укор. Он воскрес для того, чтобы доказать ему, каким сильным стал, а в итоге выполз из-под завалов тварью от твари. Юнги, заметив его пристальное внимание, отвёл Чимина в сторонку.
Обменявшись быстрыми кивками, они разъехались.
***
Приличная квартирка с преобладанием сливочно-оливковых оттенков. Чистая, светлая и по-итальянски уютная. Хосок повёл носом и ощутил сладковатый тонкий шлейф ароматических свечей, взглянул на нежную зелень штор в гостиной, отливающих на солнце подобно весенней листве. Увидел аккуратную кухоньку, занимающую небольшую площадку гранитного пола. В западном углу двуспальная кровать под балдахином так и манила прилечь и обрести покой. Пожалуй, Хосок бы с удовольствием остановился здесь, но не надолго. Что касается квартирных вопросов, то если уж иметь четыре стены - то полностью своих.
Зазевавшегося Хосока легонько подтолкнули. Они всё ещё торчали на входе, и Намджун снова подставил компаньону плечо, помог разуться, хотел взять на руки, но Хосок был близок к истерике.
— Я и сам дойду! — он гордо опёрся о костыли и покраснел, чувствуя, что набрался в участке запашков и только по этой причине отказывает. — Ну, и что это за место?
— Твоё укрытие.
— Моё? — он растерянно опустился на мягкую софу.
— Да.
— Мне бы освежиться…
Намджун понимающе кивнул и достал из тумбы полотенце, указал на дверь напротив.
— Осторожнее с ногой.
Сеанс душа стоил Хосоку безумных усилий, ловкости и выдержки. Кое-как справившись, он перенёс испытание и по итогу почувствовал себя лучше. Намджун по-видимому заказал еду на дом, и от увиденного разнообразия пищи на столе, желудок Хосока подал жалобный тонкий голосок. Недолго думая, он накинулся на пищу и, только дожевав последний кусочек, увидел, что Намджун застыл в изумлении.
— Голод не тётка, правду говорят. Ну, на здоровье, — сказал он, улыбнувшись.
— Спасибо. И не за еду даже… Просто, — добавил Хосок, он чувствовал себя неловко за предвзято плохое мнение из-за недавних событий. — Если бы не ты, я бы снова оказался под материнской пятой. А там, кто знает, куда бы они меня потащили. Охотно верю, что ты желаешь Юнги добра.
— Ты всё-таки сомневался, — заметил Намджун.
— Немного. Но ты понимаешь, как сложно доверять незнакомцам. Да и столько случилось, до сих пор в башке не укладывается… — Хосок причесал мокрые волосы рукой и потянулся. Намджун мысленно сравнил его с капризной орхидеей, умеющей выживать в горах. — Так мне отсюда и шагу не сделать, правильно?
— Да, желательно не делать резких движений. Тебя будут искать. Твои родители и люди, которым Юнги мог перейти дорогу. Меня, впрочем, тоже призовут к ответственности, но я попробую вывернуться. Короче, здесь ты в безопасности, — Намджун поднялся и указал на холодильник. — Есть запасы еды и воды, все удобства в доме. Мусоропровод в коридоре. Соседей у тебя нет, так как застройка новая. Если что, у тебя про запас номер проверенного человека. К нему обращайся в крайнем случае. Самом крайнем.
Пока Хосок прикидывался изучающим потолок и внимающим каждое слово, Намджун убрал со стола, тщательно вымыл столовые приборы, стряхнул руки и, обернувшись, нашёл стул пустым. Он догнал Хосока на пролёте второго этажа, потянул за воротник футболки и, развернув, втемяшил в стену, локтем надавливая на шею.
— Ты что делаешь?! — проревел он.
— Пытаюсь свалить! — просипел он и, надавив наконечником костыля на его стопу, вывернулся, да так ловко, что Намджун не успел хватиться.
Ещё бы чуть-чуть, и Хосок грандиозно свалился бы с лестницы, но его удержали, за руку, за талию, подтянули обратно. Вены на руках Намджуна проступили до самых плеч.
— Ну и характер!… — горячо выдохнул Намджун. — Зачем сбегаешь?!
— Потому что… — Хосок смотрел сурово и слёзно одновременно, уронил голову на грудь. — Потому что мне нужно к Юнги.
— Вы два сапога пара, ей-богу, — сердечно вздохнув, Намджун попросил Хосока взять себя в руки и вернуться обратно.
Дверь за ними снова закрылась. Побежденный и расстроенный, Хосок завалился на кровать.
— Боже, только не впадай в депрессию. Я не задержу тебя надолго, — утешение Намджуна прозвучало где-то над головой. — Посидишь до тех пор, пока хотя бы не сможешь обходиться без костылей.
Надувшись, как сыч, Хосок повернулся на другой бок и отказался вести мирные переговоры. В просьбе Намджуна не было ничего категоричного и страшного, но снова просидеть в незнании для Хосока фатально. Его коробит то, что нельзя превозмочь беспощадные обстоятельства.
Хотелось того или нет, вскоре Хосоку пришлось смириться с положением. В течение следующей недели он попривык к Намджуну, его занудным врачебным напоминаниям о лекарствах и лечебному массажу по вечерам. Из него вышел бы порядочный дворецкий или слуга, но друг ещё лучше. От прежнего раздражения не осталось и следа. Лучше иметь доброе расположение духа, нежели в ущерб себе отыгрываться из-за немощности изменить ситуацию.
Они не разговаривали о личном. Ночами Намджун отсутствовал, и Хосок знал это наверняка: спал неимоверно чутко, слышал, как к нему заходят, чтобы проверить состояние. Так беречь его, чтобы передать Юнги целым и невредимым - шутка ли? И снова грызла ревность. Хосок представлял, как бы Намджун прикасался к Юнги, и внутри разрастался взрыв негодования, как от наткнувшегося на мину резинового мячика.
А потом Намджун ушёл и не вернулся, и Хосок катастрофически долго изнывал взаперти. В этом районе, на первый взгляд - новом, даже на улицах почти никогда не ходят люди, окна выходят на какой-то узкий проулок, а дальше городок уходит сильно вниз с холма, и Хосоку не видать, как меняется жизнь. И есть ли она там в принципе. Для того, кто привык к яркости и движению - «без права на выход» зачитывается равносильно приговору. Впрочем, он и побаивался выходить на улицу, Намджун достаточно запугал его описаниями неприятных личностей, что могут выследить его по одной походке или излому брови. Хосоку приключений, конечно, не доставало, но не доходящих до абсурда. До Юнги он желал добраться живым и здоровым.
Телевизора или радио в квартире тоже нет. Телефон стационарный, и на тумбе продолжал пылиться единственный номер. Хосок гадал, является ли состояние одиночества и страха тем самым “крайним случаем”, но держался. Провиант почти не уходил: пропал аппетит, и Хосок подозревал, что за выступившие косточки Юнги его по головке не погладит. Обычно он с обожанием щипал его за ягодицы и хвалил стройную плотность, что смягчала их жаркий и непрерывный секс.
Сколько прошло таких однобоких унылых дней - Хосок не знал. Иногда он начинал разговаривать с самим собой, и заметил, что у Эсперансы напрочь отпала охота вытаскивать его из передряг. На улице цвёл то ли апрель, то ли май. Костыли отставлены в угол. Ему нечем было заняться, а потому он тренировал танцы, падал, поднимался снова. Напевал себе под нос, повторял выпады, па и повороты, полз за обезболивающим и, отдохнув, брался за себя снова. Юнги ни в коем случае не должен был застать его развалившимся или негодным. Конечно же, иногда накатывало уныние, и Хосок сдавался, плакал, видел призывающего подняться падре, и - брался за дело.