Выкурив очередную сигарету, он почувствовал себя старым и устойчивым к изменениям извне. Тэхён и Чонгук спали в комнате. Тэхён по-детски обнимал его руку. Действительно, иногда лучше ничего не знать. В какой-то степени, как бы плохо это ни звучало, Чимин радовался тому, что Тэхёну не пришлось столкнуться с несправедливостью злостного мира, что он разглядывает бабочек и цветы в саду, задаёт Чонгуку наивные вопросы и гладит его по голове в благодарность за ответ. После поражения нервной системы его интеллектуальное развитие будто отмотали далеко назад.
Когда перебился с долгами, Чимин наконец исполнил для них обещание. Поводил их по площади Кванхвамун и всем местам, до каких смог добраться. Через несколько часов прогулки Чонгук почувствовал следы влажного ветра на своём лице. Поёжился.
— Где это мы, Чимин?
— Это река Хан.
— Тэхён, слыхал? Река Хан.
— Да, — Тэхён приоткрыл рот, глядя на развернувшиеся красоты. Он немного жалел, что Чонгуку не видно. — Она красивая, Чонгуки.
— Помню, — сказал он, хотя память всё чаще подводила его. — Наконец-то, — он втянул воздух и, бросив трость, подхватил Тэхёна на руки, предупредил попытку Чимина остановить их. — Не бойся. Мы к краешку подойдём. Пусть подышит.
Чимин присел и молча наблюдал, как Чонгук носит Тэхёна по краю берега и что-то ему рассказывает. Наверняка интересное и безболезненное. Он закрыл лицо руками и впервые за весь год дал себе слабину, слёзы душили его и рвались наружу тихими стонами вполголоса.
Они втроём сидели под деревом и перекусывали прихваченный паёк. Чонгук вслепую шарил руками по длинной траве, нашёл корзинку, что Чимин прихватил для приюта и сплёл венок из красных азалий, почти торжественно водрузил на голову Тэхёна.
Широко улыбнувшись, тот поблагодарил его простым и растянутым в гласных “спасибо”. И перевёл взгляд на Чимина, долгий и жалостливый, как будто ему хотелось вырваться изнутри и прокричать, что им всё по плечу. Чимин бы одёрнул его и сказал, что им следовало бы просто дотянуть и больше не разбрасываться друг другом.
Тэхён вдруг перестал жевать мармелад, который так полюбил, он знал, что Чонгук не мог видеть их, обхватил ладонь Чимина своей, приложил к груди. Застыл, словно впал в глубокую спячку. Вынырнул.
— Per sempre…
Вздрогнув, Чимин хотел переспросить, но Тэхён приложил палец к его губам, придвинулся ближе и нежно поцеловал его в лоб. То же самое он сделал с Чонгуком. И на его устах играла улыбка, бесконечно красившая Ким Тэхёна.
Заняв место посредине, Чимин долго обнимал их за плечи и поочередно целовал в виски, утешая и красочно рассказывая истории детства. Он бережно хранил в памяти каждую деталь и походил на любящую мать, а они принимали его беззаветную любовь, как должное. И сломленные, вкусившие сгоревшей плоти, верили, что наконец-то обрели дом.
========== Глава 25. P.S. (2) ==========
Чтобы снова стать полноправным хозяином родительского дома, Юнги пришлось немало потрудиться: прохудившаяся крыша, поползший фундамент и пришедший в негодность водопровод требовали немалых вложений. С деньгами проблем не сталось: у Юнги по-прежнему оставались активные счета про запас. Не случилось и заминок с поиском рабочих рук: Юнги нашёл помощь среди родственников местных, с кем водил дружбу отец и сам он по юности лет. Работа ждала его в том же оружейном магазине, переделанном на новый лад. Первые месяцы после сицилийской драмы к духовной деятельности Юнги возвращаться не спешил.
Пока шли ремонтные работы, они с Хосоком ютились в комнатушке на первом этаже, где менее всего чувствовалась сырость и не бродили сквозняки. Имевшийся камин приходилось разжигать на ночь. На медвежьей шкуре, постеленной на старые матрасы, они занимались любовью так часто, как только могли, ночами напролёт падре ласкал Хосока, целуя каждый его изгиб и не давая передышек. Хосок исцарапал падре всю спину, простуженным голосом выкрикивая его имя на быстрых толчках. Выносливости Юнги можно было только позавидовать, ни одно из полученных ранений не отозвалось пагубно на его сильном теле.
В абсолютном состоянии покоя только частые простуды из-за акклиматизации портили Хосоку настроение. В остальном он радостно брался за любое дело и быстренько подыскал занятие по душе в деревне, разросшейся до городка: в недавно открывшейся студии учил желающих фламенко.
Утром они варили кофе и, кутаясь в пледы, завтракали на балконе, смеялись о чем-то своём и менялись в лицах, когда речь заходила о Чимине. Но, как сказал Юнги, человек сам себе хозяин.
Местная природа Хосоку пришлась по сердцу, и он видел, насколько предан дому Юнги: глаза его блестели, фразы наполнились негасимым энтузиазмом. Наблюдать за тем, как Юнги работает Хосоку нравилось до жути. В рабочем комбинезоне и бандане он выглядел капитаном их боевого фрегата, раздавал указания и сам принимал активное участие. А в минуты, когда шли особо тяжелые работы, видеть своего мужчину полуголым на фоне дикой бушующей природы - блаженство. Припасть к нему, разгоряченному движением, ощутить крепость напряженных мышц… Ох, Хосок грезил им наяву, Хосок гордился им. Правда, если рабочие начинали смотреть на его симпатичную мордашку с интересом, Юнги чертовски ревновал. Из-за плохой погоды он запрещал Хосоку перерабатывать, и тот не спорил. Чтобы не разболеться окончательно, он всё чаще готовил обеды, а после не один: подружившись с жёнами приходивших на подмогу товарищей.
Как Юнги и планировал, ближе к началу заморозок ремонт был практически окончен. Интерьер и обстановку Юнги полностью доверил Хосоку: тот с удовольствием занимался подборкой мебели, штор и всякой всячины, что в конечном итоге превратило видавший виды домик в уютное гнёздышко. После шикарного ужина на новоселье у Юнги в голове засела странная идея, подкинутая кем-то из гостей.
— О чём задумался? — Хосок отзвонился Чимину (он действительно делал это как можно чаще), сел Юнги на колени и обнял за шею. — Этот Джон намутил воды, да?
“Этот Джон” предложил Юнги обратиться в управу и начать возводить церковь. Старая, стоявшая на окраине, развалилась и просела под землю из-за грунтовых вод, а проект новый притормозили из-за отсутствия средств. У Юнги они имелись и сверх того - он мог позволить пойти на поводу старой-доброй мечты, открыв собственный приют.
— Мы станем совсем…
— Домашними? — Хосок прильнул губами к его губам, поводил пальцем по ключицам.
Юнги сглотнул, зажимая его в объятиях. Может быть, не так уж и страшно осесть на одном месте именно с ним?
— Я хочу всего этого с тобой, — тихо добавил Хосок.
Они просидели перед камином, прерывая разговоры поцелуями, и ушли спать какими-то новыми. Не домашними. Заново влюблёнными. Продолжением друг друга.
***
Да, эта церковь святой Марии не так величава и изысканна, как та. Меньше, аккуратнее и скромнее. Но в том и прелесть. Отзвеневшие во время первой службы колокола продолжали звенеть снова и снова. Юнги возвращался в сутану, Юнги надевал рубашку и любил оружие. Он не делал выбора - он имел право заниматься всем, что ему нравится. Чем угодно. В этом он видел очарование жизни. И в том, чтобы по возвращении домой его встречали объятия. Его ласкового Хосока, держащего малютку-сына, которого они взяли на воспитание. И чтобы вдоволь наслушаться его милым:
— Папа, папа-а…
Взять его на руки, притянуть Хосока. И чтобы Юнги мог ощущать их обоих, прижимать к себе и чувствовать течение тепла и не зря прожитых лет. Это не ради высоких целей и не потому, что так задумано или предписано. Им хорошо вместе. Так они видят счастье. И вовсе не значит, что запирают себя в четырех стенах. Будут и совместные выходы на природу, и приключения.
В тайнике кафедры спрятан отцовский кольт. Придёт время, и Юнги передаст его по наследству. И если подрастающему сыну достанется страсть к пороху, то у приёмной дочери наверняка отыщется талант к танцам. Но что верно для обоих, так это то, что они станут любимыми детьми любящих родителей, и для них тепло домашнего очага всегда будет иметь великий смысл.
—Fine—