" — Кто тебя так назвал?
— Один давний друг…'
«Друг у меня был из домэров…»
Я вздрогнула, представив как это должно быть страшно — когда у тебя на руках умирает дорогой для тебя человек, а ты ничего не можешь сделать, даже будь ты хоть трижды Взывающим Тёмноокого, потому что каждая жизнь однажды заканчивается. И тебе остаётся только похоронить того, кто был тебе другом и близким человеком.
«Никогда не прощу за своего отца и своего мужа…»
Бахира тоже пережила подобное. И не только она.
«Моя девочка была чёрненькая…»
«Отец?.. Матушка?…»
«Как нету Чернецов? У меня там сестра…»
Я никогда не хоронила ни друзей, ни родных. И даже не представляла, как это тяжело. Великие Боги, да я даже за Джастера не особо переживала, когда он умирал на поляне от моего кинжала! Только о себе и думала, самовлюблённая девчонка…
Что важного я теряла в жизни, да? Х-ха…
Я покачала головой, отвечая сама себе.
Ничего я не теряла, кроме своего самомнения, гордыни и глупости. Эрдорик потерял жену и дочь. Абрациус — любимую, Михай — родителей и всю свою деревню. Бахира — отца и мужа.
Джастер…
Он потерял всё, кроме жизни. И даже её он был готов отдать за других. Потому что…
Поставил на кон больше, чем жизнь. И зрение было лишь незначительной частью этой неведомой ставки.
Да как вообще можно жить с таким грузом⁈ Как можно улыбаться, шутить, радоваться жизни, изображать дурачка госпожи ведьмы и петь похабные песенки, когда на душе такие раны⁈ Откуда он находил в себе силы…
А ведь ещё была женщина, которая его отвергла. И об этой ране он молчал также упрямо, как обо всех остальных.
Ох, Янига-Янига… Какой самонадеянной и глупой я была, когда решила что смогу легко и просто исцелить его сердце!
Но что же случилось тогда, много лет назад, на берегах Раймадана, что Джастер до сих пор не может это забыть? За что его прозвали Безумной Смертью?
Широкие плечи, скрытые плащом, даже не дрогнули от моего взгляда. Шут ехал впереди, но мыслями наверняка снова был где-то там, в прошлом, о котором я ничего не знала, но хотела узнать.
Не только ради него, но и ради себя.
Место для ночлега Бахира стала искать, когда солнце своим краем почти касалось макушек холмов. Караванная тропа пересекала узкие ручейки, петляла между каменистых склонов, поросших густым кустарником с мелкими жёсткими листьями, и невысоким разнотравьем. Все растения были мне незнакомы, но спрашивать у Джастера, есть ли среди них полезные для моих зелий, я не решилась. А он сам явно был занят совсем другими мыслями.
Лагерь мы разбили в стороне от дороги, укрывшись от поднявшегося ветра за склоном холма. Дождь так и не пошёл, хотя небо оставалось затянутым тучами. Глядя на них, я вспомнила грозу, которую вызвал Шут, когда мы впервые с ним поругались.
Значит, с обеда его настроение ничуть не улучшилось…
Пока я собирала хворост для костра, Бахира стреножила лошадей и мула, а затем мы с ней принесли воды. Джастер сидел у огня, обняв колени. В лунных зрачках плясали отблески пламени. Время от времени длинные пальцы вздрагивали, и мне казалось, что Джастер очень хотел бы сейчас снова вырезать игрушки из веточек…
Короткий ужин прошёл в молчании. У Шута явно не было настроения разговаривать, и после еды он сразу лёг спать, завернувшись в свой плащ.
Мы же с Бахирой постелили на землю свёрнутый шатёр и взяли покрывала, чтобы было теплее и мягче.
Я лежала с закрытыми глазами и пыталась уснуть, когда услышала, как Бахира встала и подошла к Джастеру.
Осторожно приоткрыв глаза, я увидела, что Шут сидит, обняв колени и закутавшись в плащ. Костёр ещё не потух и Сновидица подбросила туда веток, а затем села рядом с Джастром и заглянула в хмурое лицо. Синий тал-лисам лежал на земле и короткие тёмные волосы Шута непривычно топорщились.
— Что тебя тревожит, сын мой? — донёсся до меня тихий голос. — Почему ты не спишь?
— Скажи, ами, среди той еды, что дал в дорогу Назараид, есть вино?
— Вино? Почему…
— Дай мне. Хотя нет. От того вина толку не будет. Где моя торба? Она должна быть где-то здесь…
Шут шарил рукой вокруг себя, а у меня сердце обливалось кровью от того, насколько беспомощным он стал.
— Вот, она, Джасир. — Бахира подала Джастеру его торбу.
Шут кивнул в благодарность и выудил из полупустой торбы тёмную бутыль. Зубами он выдернул пробку и под неодобрительный взгляд Бахиры приложился к горлышку.
— Что случилось, сын мой? — Бахира дождалась, пока Джастер оторвался от выпивки.
Вместо ответа Шут вытер губы и поболтал бутылку, прислушиваясь к бульканью. Над поляной разливался резкий запах. Он был похож на запах «огненной воды», но в то же время приятнее.
— Я хочу всё забыть, — сказал Джастер, не дожидаясь нового вопроса. — И ни о чём не думать. Хотя бы сейчас.
Он снова приложился к бутылке, а когда оторвался, судя по всему, содержимого оставалось на донышке.
— Ветер времени стирает…
— Я помню всё, Бахира. — негромко ответил Джастер. — Помню, словно это было вчера.
— Джасир…
— Я устал, ами, — тихо ответил Шут. — Очень устал.
— Сон вернёт силы моему сыну. Утром…
— Нет, ты не понимаешь! — внезапно перебил Джастер. — С того дня, как я… ослеп, всё… всё пошло не так! Я… я знаю, что узор складывается как должно, и всё же… Шакрасс ат шша! — внезапно выругался он на незнакомом языке. — Я чувствую себя сломанной веткой, которую несёт бурная река! Я как беспомощный младенец, который сам не может ничего сделать! Это невыносимо!
Бутылка с размаху опустилась на землю, и стекло глухо звякнуло о мелкие камешки в траве.
Джастер снова прошипел ругательство, встряхнул уцелевшую бутылку и в один присест допил остатки.
— Джасир…
— Ты не понимаешь, ами, — снова заговорил он, пока Бахира встревоженно смотрела на него. — Ты ничего не знаешь. Никто из вас ничего не знает! Датри не открыла вам правды и, демоны меня побери, я ей за это благодарен! И слава ей и Шанаку, что Сурт тоже держит свой болтливый язык за зубами, даже от своего ненаглядного Ёзефа… Хоть что-то хорошее в этой жизни…
Я слушала, затаив дыхание. Что на него нашло? О чём он хочет забыть? Какую правду нам не открыла Датри? О чём молчит даже Сурт?
Джастер неожиданно глухо рассмеялся, но этот смех не был весёлым. Наоборот, он был… горьким.
— Вы, люди, живёте в таком неведении… — он оставил бутылку и снова обхватил колени. — Вы забываете всё хорошее, но и плохое тоже… Вы даже не понимаете, как вам с этим повезло…
Бахира смотрела на Шута и явно ничего не понимала, как и я.
— О чём ты говоришь, Джасир? — осторожноспросила она. — Я не понимаю тебя.
— Неважно, ами, — отмахнулся Джастер. — Неважно. Я просто хочу ненадолго всё забыть.
Он протянул руку к торбе, пошарил в ней, хмурясь и что-то невнятное бормоча под нос, а затем выудил ещё одну бутыль, на этот раз глиняную.
— Вот ведь шкссса… — пробормотал он, пытаясь наощупь снять печать с горлышка. — Ничего не вижу… Как же меня это бесит…
— Думаю, Джасиру не стоит…
— Я не ребёнок! — грозно рыкнул Шут. — Не указывай мне!
— Ты разбудишь Янию, Джасир, — ответила Бахира, явно обескураженная такой резкостью.
Шут досадливо цокнул языком и зажал глиняную бутыль между ног. В его руках появился нож, и он наощупь начал срезать печать с горлышка.
— Неужели, мы настолько в тягость тебе, Джасир? — с неожиданной горечью тихо сказала Бахира. — Мы с Янией рады помочь тебе, но ты…
Джастер вздохнул и удачно подковырнул печать кончиком ножа. Звонко чпокнув, она упала в траву. До меня донёсся пряный запах, словно от свежего сена.
— Ты не понимаешь, ами. — Шут убрал нож, но пить не спешил. — Дело не в вас. Вы с Янигой ничего не знаете обо мне, и никто не знает. И я не хочу, чтобы вы это знали.
— Почему, Джасир? — Бахира осторожно коснулась его руки. — Ты попросил стать тебе матерью, и я приняла тебя своим сыном, а между матерью и её детьми нет тайн и недомолвок. Яния любит тебя. Неужели она настолько неприятна тебе…