Как ветер веером волнует побелевшие нивы, так пробегает колыхание плача по бабкиным плечам:
— Ох, го-о-ре!..
— Померла? Да как же? Василий только вот был на Пасху... Как же так?!
Теперь уже, сморкаясь в концы своих темных платков, старухи наперебой рассказывают, как все случилось. Тяжело смотреть на их лица. На них запечатлена укоренившаяся привычка к горю. В их передаче отрывочных деталей, порой не имеющих прямого отношения к случившемуся, представить себе картину неожиданной Асиной смерти было почти невозможно. Как позже удалось узнать от ближайших родственников, Ася погибла нечаянно и нелепо. Девочку отправили в соседнюю деревню к бабушке. Та, как и положено, присматривала за внучкой, то и дело выглядывая и проверяя, чем она занимается на улице, и отвлеклась буквально на несколько минут, стоя у плиты, пока Ася играла у клетки для цыплят — нехитрого строения из реек и проволочной сетки в форме маленького домика. Пора для вывода цыплят еще не подошла, и клетка стояла на торце, узким окошком вверх. Асе взбрело на ум забраться внутрь через это окошко. Опускаясь головой вниз, она зацепилась платьицем за края проволочной рамы, перевернулась и повисла на платье. Тех нескольких минут, пока бабушка кричала в окно и, не дождавшись ответа, кинулась искать Асю, хватило для того, чтобы малышка задохнулась. Очень уж хрупкой она была...
Впрочем, старухам гораздо более существенными казались события, предшествовавшие Асиной смерти. Мол, на Красную Горку девочка упрашивала родителей созвать подружек к ней в гости.
— Зачем, — удивлялись взрослые, — у тебя же не день рождения?
— Я хочу попраздновать вместе с ними со всеми, — отвечала Ася.
«Детская блажь», — отмахивались родители, но теперь просьба ребенка выглядела совсем в ином свете, казалась вещей и истолковывалась как желание попрощаться со своими подружками. Еще передавали бабки, что Василий со своей женой в последнее время ожесточенно ругались и дело у них шло чуть ли не к разводу. Дескать, именно поэтому дочь и отправили к бабушке раньше срока. Жена его, говорят, гуляла... А еще у матери Василия — у бабушки, к которой отправили Асю, накануне задавило беременную козу трактором... Главным для старух был набор недобрых обстоятельств, предрекавших, по их мнению, несчастье, — эта дающее потайное утешение вера в то, что Господь предупреждал, предзнаменовывал, посылал знаки предостережения, которым люди не вняли. Теперь только и остается, что принять случившееся со смирением. Такой взгляд на вещи, насколько мне известно, внушался и родителям девочки, и обезумевшей от горя и страшного чувства вины бабушке...
...Вскоре на двух машинах приехали товарищи Василия — несколько молодых парней, одетых в милицейскую форму, и от имени начальства попросили помочь им в выборе места для могилки. Мы вместе походили по кладбищу и присмотрели подходящий участок неподалеку от северной церковной стены, рядом с кладбищенским ограждением из сваренных арматурных прутьев, через дорожку от которого стоял дом, где я жил. Из окна я видел, как милиционеры, достав из машин лопаты, неспешно приступили к рытью могилки. У соседней плиты они разложили на газете какую-то нехитрую закуску, поставили несколько бутылок водки и стаканы. Побросают землю, закурят и рассядутся на траве. Немногословно пьют, беспрерывно дымят сигаретами, жуют молча.
Василий с посмуглевшим лицом, как будто он обгорел изнутри, появлялся несколько раз на дню. Не разбирая дороги, вслепую пролетал на своем уазике до самых кладбищенских врат, взметая пыль, жал на тормоза и топал к могиле. Присев на корточки, разминал пальцами землю, расспрашивал о чем-то своих друзей и шел ко мне. Во второй и в третий раз, видно, не отдавая себе в этом отчета, он говорил мне одно и то же: «Отец, я вам полностью доверяюсь, сделайте все, что полагается для Аси по полной программе...»
В один из приездов он, словно при неловком движении, когда защемится нерв или кольнет сердце, охнув, присел на краешек дивана. Я, испугавшись, бросился к нему, чтобы поддержать, но он лишь отмахнулся от моей помощи, показав рукой: отойдите, не мешайте! Я оставил его в одиночестве, вышел на кухню и, сидя за деревянной перегородкой, слушал, как он плачет. Он плакал долго, ревел, как ребенок, от невыносимой обиды и боли, что-то ласково приговаривая сквозь всхлипы.
Через какое-то время раздался его надтреснутый голос: «Батюшка, извините меня, не побрезгуйте выпить со мной». Высунувшись в форточку, он свистнул землекопам: «Пацаны, водки дайте! Живо!» Один из милиционеров прибежал с непочатой бутылкой, и мы стали пить за Асю... Пить долго Василий тоже не мог, как, впрочем, не удавалось ему и напиться. Едва осушив стакан, тут же вскочил на ноги: «Вы уж простите, домой мне надо!» Он бросился к машине, запрыгнул в нее и уехал.