Девочка снова сидит одна, задумавшись о чем-то, пока кошка, усевшись на задние лапки, не начинает скрестись когтями о ножку стола. «Мэу, мэу», — настырно попрошайничает старая кошка притворножалостным голосом.
— И ты еще тут на мою голову! — Катя, схватив двумя пальчиками селедочный хвост с тарелки, бросает его кошке. — Не приставай больше! — И совсем как измученная заботами женщина глубоко вздыхает: — Ох, Господи...
Она встает, набрасывает на голову старый материн платок, просовывает тонкие ноги в валенки, и в одной кофте поверх платьица выходит на двор.
У забора на вечернем снегу отражаются цветные лоскутки соседских окон. Воздух студен и сух, мерно тянутся вверх дымки из труб, где-то лениво полаивают собаки... В другой стороне огней почти не видно и, кажется, совсем близко, только рукой подать, громоздится темный силуэт церкви. Над покосившейся луковкой — рожок луны в туманном сиянии и окружении звездной россыпи. Катю захлестывает желание побежать к церкви, туда, где мамина могила.
— Только посмотрю на могилку и сразу же домой! Постою чуточку, и бегом обратно, даже замерзнуть не успею! — шепчет она себе уже на бегу. На морозном воздухе изо рта вырываются прозрачные облачка пара, по снежному полю катится искристая лунная дорожка, качаются небо и черный горизонт с редкой ниткой дальних огней...
Катя сбегает с наезженного тракта, прижимая рукой к подбородку концы платка, запыхавшись, выпрастывает грузные валенки из сугробов и торопливо пробирается к церкви. У кирпичной стены, прорезанной клином лунного света на щербатой штукатурке, девочка в нерешительности останавливается, переводя дыхание. На голубом снегу залегли ровные тени лип, оград и решеток, силуэты крестов и пирамид со звездами... Где-то здесь — родная могилка, надо только пройти десять или двадцать шагов.
Собравшись с духом, Катя словно вплавь пускается по пышным навалам — дальше и дальше, в немую чащобу кладбища. Что-то не получается отыскать — все вокруг так похоже... Она бросается в одну сторону, недолго раздумывает и, сноровисто двигаясь, пробирается в другую. Валенки проваливаются до самых краев, потом опускаются еще глубже, пока, замерев по пояс в снегу и совсем обессилев, девочка не опускается на бок. Надо чуточку передохнуть...
Катя лежит на снегу, положив голову на локоть. Ей совсем не холодно и ничуточки не страшно. Легкими клубами стелется дыхание, в самых краешках век застывают холодные капельки слез. «Мамочка...» — беззвучно шепчет Катя и проваливается в темноту, как в вату.
...Вот она бежит по тропинке вслед за какими-то людьми. Небо над головой — тоже ночное и в звездах, вроде такое же, но все-таки другое. Совсем не холодно, да здесь и не зима совсем и пахнет не снегом, не печным дымком, а пряной смесью каких-то неведомых трав. Кругом — камни-валуны и песок, и силуэты раскидистых деревьев, и колючие низкие кустарники. Какой-то мужчина в тулупчике мехом наружу и без рукавов протягивает ей руку: «Скорее же!» Увидев, что Катя не поспевает за его широким шагом, он легко поднимает ее на плечо и уверенно шагает вместе с ней, переступая через камни. Рядом бегут еще люди с длинными палками с загнутыми концами, бородатые, черноволосые, кто-то держит в руке горящий факел. Вот они спускаются с холма, и впереди открывается долина с большим селением, а может быть, городом, мерцающим множеством огней. Над невысокими домами в лунном свете стоит облако пыли, громко кричит неспокойный скот...
Катя не успевает оглядеться и понять, где же она, как оказывается уже внизу долины, совсем близко от какого-то ветхого строения. Сквозь провал в стене ярко теплится свет, а вокруг — совсем темно, лишь тонкая прядь золотистых лучей изливается на соломенную крышу. Что там, внутри? Девочке не удается этого разглядеть, но сердце уже почему-то сладко замирает от необъяснимого предвкушения счастья.
Добрые люди, с которыми Катя оказалась у овина, робеют. Передние мнутся у порога, подоспевшие после наваливаются сзади, и, наконец, все оказываются внутри помещения, кто-то даже валится на пол. Их лица смущены и радостны... Изумленная Катя увидела, как чинно расступаются диковинные старики в пышных и странных одеждах, сказочных головных уборах — таких великолепных и величественных, каких она никогда прежде не видела, но с уверенностью решила, что это могут быть только цари. На блистающей парче — ларцы и шкатулки. Воздух пронизан нездешними ароматами, совсем как в церкви, и душистая смесь смешивается со знакомым запахом навоза...
Теперь-το девочка поняла: вот Божия Матерь сидит на расстеленном по земле куске цветной материи. Седой мужчина рядом — это, конечно же, Иосиф Обручник. Богородица держит на руках Младенчика Иисуса Христа. Пастухи с умиленными взглядами, с лучистыми морщинками на загорелых лицах осторожно наклоняются по одному и, щекоча курчавыми бородами, целуют Его розовые пальчики. Мальчик водит ручонками и улыбается. И Катя тоже подходит вместе со всеми, опускается рядом и, забыв все слова, молча тянется к Божьей Матери: «Матушка...» А Мария вдруг протягивает ей Свою ладонь, и Катя принимает эту теплую маленькую руку, больше всего желая прикоснуться к ней губами. Проведя рукой по Катиной щеке, Богородица подносит к Кате Ребеночка, не выпуская Его из Своих объятий. «Какой теплый да тяжеленький!» — смеется Катя. Теплый, ласковый свет, напоминающий самую сердцевину радуги, изливается с неба на Младенца.