Зимою, когда лес от морозу трещал, она снегирей да воробьев чаем со смородиновым листом отпаивала. Припеваючи перезимовала зиму, не голодно и не холодно; бытье на дереве она и за время не считает: посмотрит наверх, а там звезды плывут, бьют хрустальными колокольцами, вращают алмазными шестеренками, каждая свой особый ход по науке отмеряет. Месяц выйдет, проскачет, что казачок звонкими подковами с острой саблей в руках. Утром небо лицом прояснится, день нарядится в чистую рубашку, застегнет лазоревый ворот и миру поклонится.
Если какая птица заболеет, бабка ей отвар сварит из ромашки, зверобоя или иной травки; если крыло повредит — выправит и мягко перевяжет. Все птицы ее за старшую почитают, сами седые орлы или вороны, лысые от старости, залетают умные разговоры плести — язык птичий иной, что человеческий: легкий он, из одного воздуха. Знай себе говори, само ладно выходит.
Собой, живя на дереве, она совсем изменилась. Лицо морщинами натянулось и к носу придвинулось, а нос что клюв сделался. Как-то заметила бабка: ногам больно легко стало, глянь, а там лапы вроде куриных. Повертела старуха ими — вроде ничего, и так жить можно. Со временем и пуховая одежда приросла, руки — как крылья, только тонковаты, слабы, да летать ей вроде и незачем.
По окрестным деревням слух пошел, неизвестно, кем пущен, что завелась в лесу не человек и не зверь, а чудесная Страфиль-птица. Многие не верили поначалу, отмахивались от такой ерунды, а тут случилось бабке на престольный праздник настойки с сороками да сойками пригубить и вздумалось ей взлететь попробовать. Взмахнула рукавами в перьях, побарахталась в воздухе, да и полетела из гнезда. А детишки поблизости как раз грибы собирали. Увидели они чудо в пуху и перьях, испугались, лукошки побросали и бегом деревню, всех всполошили своим криком.
Бабку ястребы и орлы кое-как обратно в гнездо втащили, да строго-настрого наказали впредь летать остерегаться. А детишкам в деревне не особо поверили. Но некоторые все же прислушались, в особенности один охотник — человек жадный да завистливый, который много зверья зазря погубил, все мечтал богато нажиться, да деньги те ему впрок не шли, много слишком водки пил.
Подумал он: «Вдруг не врут ребятишки? Может, есть где-то в лесу та самая Страфиль-птица? Нет мне жизни, если ее не поймаю! А поймаю — пусть озолотит, тогда и видно будет, что с нею делать». Взял он ружье, да мешок с провизией за плечо закинул, и ушел в лес.
Долго он плутал по лесу, не одну неделю, пока к тому самому высокому дереву не вышел. Заскучал совсем, ночь опустилась, глядь: на макушке дерева огонек светится. Это бабка лампадку затеплила, взялась Книгу-Ивангелье читать да молитвы по ней перечитывать: как зерну родиться, как дому строиться, как миру правиться, да ржи колоситься, да людям рождаться...
Подкрался охотник, прицелился на огонек и сбил бабку. Уронила она Книгу, скинулась на бочок и полетела вниз. Упала оземь, руки раскинула. В грудь ее подбил охотник, да не до смерти. Взял ее, веревкой спутал, за плечо в мешок закинул и понес из леса. Когда солнце вышло, стал охотник на опушке и вытряхнул ношу из мешка: «Смотри-ка, — говорит, — вроде в себя пришла!»
Спрашивает бабку:
— Как тебя зовут?
Она отвечает как знает:
— Бабка-Живулька меня зовут, родимый.
— Что еще за живулька? — удивился охотник.
— А то, — бабка отвечает, — что живу я давно, саму себя пережила, почитай, уже заново родилась.
— Ты мне зубы не заговаривай! — рассердился охотник, — ты меня давай, во-первых, озолоти, во-вторых, омолоди да жену подай красавицу заместо моей злющей да худющей!
Бабка ему отвечает:
— Свет мой охотничек, как же я тебя озолочу, да омоложу, да жену где возьму вместо твоей злющей? Видишь, сама по бедности в птичьей одежде хожу да небесными крошками питаюсь, а если тебе так добра надо, то пойди в деревню такую-то, такого-то сельсовета, там у меня избушка осталась, да лавка, да хорошая деревянная ложка — все себе возьми.
Разозлился охотник, подумал, смеется над ним Страфиль-птица. Схватил ее за крылышки и в деревню принес. Народ увидел, высыпал на улицу, смотрит, что за чудо диковинное, невиданное? Один другому говорит: