Однако стоит почитать мемуары участников и свидетелей тех событий, чтобы по достоинству оценить снобизм зарубежного барина. Так ли уж необходимо было русскому архиерею помнить, что выражение «кафолическая Церковь» первым употребил святитель Игнатий Антиохийский в своем послании к Смирнской Церкви, написанном в начале II столетия? И кто из нас читал после академии (если читал вообще!) письма святителя Феофила к Автолику? Хорошо тебе, владыко Василий, было мудрствовать о Симеоне Новом Богослове в промежутках между симпозиумами где-нибудь в Баден-Бадене и наезжать по гостевой визе в СССР на Соборы... А попробовал бы ты выжить здесь! Знал бы тогда, из каких передряг приходилось выкарабкиваться, рискуя оказаться навсегда отлученным от дела. Да тебя в любой миг могли просто вышвырнуть вон — в никуда, в забвение. А как быть, если Господь поставил тебя предстоятельствовать, если дар твой — начальствовать? Ради этого пойдешь на многое: и говорить будешь, когда прикажут, и молчать, когда велено, лишь бы не лишиться возможности делать свое дело, лишь бы уберечь от бури утлый челн своей епархии, городские соборы и сельские храмы, святые мощи, жестоковыйное священство и маловерных мирян. Пусть даже ради этого придется целовать руку Куроедову, да хоть плясать перед ним вприсядку!..
— Друг мой, — говорил владыка Никодим своим густым, садящимся голосом, — ты не задумывался, что будет с Церковью лет через десять, через пятнадцать? Конечно же, все в руце Божией, но этот строй — долго ли он еще протянет? От силы еще одно поколение продержится, на большее сил у него не хватит. Что будет тогда со Святой Церковью?
— Владыко, — с явным замешательством протянул епископ Леонтий, — я не в силах заглядывать так далеко. Мне кажется маловероятным, что государство... что эта власть так легко рухнет. Что нас ждет? Могут быть какие-то перемены, возможны очевидные послабления... Честно сказать, владыко, я смущен вашим вопросом — вы меня испытываете?
— Нет, нет, не смущайся. Возможно, я выбрал для беседы слишком рискованную тему и ты, конечно... Ты мне дорог, и я рассуждаю с тобой как с близким человеком, достойным моего доверия. В этом саду мы одни, нас никто не услышит. Ты только представь: советской власти больше нет, Церковь ни от кого не зависит... Что тогда? Неплохая тема для диспута двух софистов, не правда ли?
— Да, но мы знаем из истории, что Церковь наша всегда непременно от кого-нибудь зависела: от Византии, от удельных князей, от императора или Синода... Русская история не дала нам опыта независимости...
— Вот именно! Молодец, уловил ход моих мыслей. У Церкви просто нет такого опыта, от Византии мы его не унаследовали. Мы — рабы Божьи и при этом — слуги власти. Мы подчиняемся кесарю. Опыт свободы есть у католиков, гигантский опыт, правда, отнюдь не всегда положительный... Посмотри на свою епархию, посмотри на нашу Церковь. Нам указывают на Западе, что Церковь зависима от власти, что у нас нет свободы слова, что ущемляются права верующих. Не хочу себя волновать, не полезно мне это... Они считают либерализм панацеей от всех бед, которой надо лечить и нашу Церковь. Но наша Церковь, именно благодаря тому, что вменяется ей в болезнь, может быть, и здорова более или менее. Жесткие границы, в которые она заключена, не дозволяют тлетворным микробам естественным образом проникать в нее извне, для них вельми недостаточно питательной среды. Сегодня мы еще вполне здоровы, больными окажемся потом, в том абстрактном «завтра», что непременно наступит. Меня страшит независимость, возможное безвластие, такая свобода, которая хуже каторги. Сторонняя, внешняя власть безбожного государства дает нам, иерархии, возможность острее чувствовать нервы своего тела, ощущать его, управлять им и двигать своими членами не вопреки, а благодаря все той же власти. Убери эту на первый взгляд стесняющую преграду — и мы можем рухнуть. Что скажешь?
Епископ Леонтий, старательно вникая в слова митрополита, пытался представить себе ход его размышлений. Что двигало владыкой? Возможно, он просто развлекается построением логической комбинации под названием «Русская Церковь без давления светской власти», а может быть, речь идет о чем-то гораздо более серьезном? Или он набрасывает заготовки для тех келейных бесед, которые вдали от посторонних ушей намерен вести на Западе?
Самому епископу Леонтию будущее виделось лишь в контексте собственного выживания, стратегией действий, направленных на упрочение своего положения, но теперь он с досадой сознавал, что был неправ, что следовало принимать в расчет тенденции, о существовании которых он прежде не задумывался. Следовало еще до встречи с владыкой Никодимом подготовить свои соображения о состоянии Церкви, которые непременно должны быть у человека его уровня. Он чересчур углубился в суету текущих дел, в отношения с уполномоченным, в обследование приходов и священства, предупреждая возможные неприятности для своего владычного положения, но при этом потерял остроту чутья. Почти наугад, с риском «не попасть в нужный глас» епископ Леонтий ответил владыке: