С первым появлением автобуса тесную паперть заполнили прибывшие люди. Обметая валенки хворостяным веником, пыхтя и неповоротливо толкаясь в узком коридорчике, в толстых шубах, в пальто, в чистых «выходных» фуфайках с накрученными поверх них цветастыми платками, огрузлые старухи пробирались в трапезную часть. Там они широко и подолгу крестились, кланялись Голгофе и иконам, обходя и целуя застекленные кивоты с непременными восклицаниями: «Пресвятая Владычице!», «Святителю Николае!». Эти возгласы имели не столько молитвенный смысл, сколько выражали чувство умиления, здравстование с малых лет знакомыми образами.
Совершив поклонение, бабки рассаживались перевести дух на широких скамьях, расставленных вдоль стен. Распустив концы теплых платков, стягивавших лбы поверх светлых косынок, старухи оглядывались по сторонам, высматривая подруг и знакомых из других деревень, и судачили между собой, впрочем, стараясь делать это тихо и незаметно. Отец Софроний, стоявший в алтаре, за перегородкой иконостаса, дочитывал свое утреннее правило и поневоле отвлекался, когда какая-нибудь из глуховатых старух вдруг начинала гудеть что-то на ухо своей товарке.
С прибытием автобуса от Нектарьина в церкви уже стоял нестройный гомон. Еще шумнее стало, когда бабка Зоя, оставив присматривать за печкой Константина Васильевича и кликнув за собой нерасторопную, но послушную во всем Галину, отправилась за свечной ящик.
— Тихо, подруги, ну-ка тихо! Батюшка молится в алтаре, а вы тут бубните! — строго наставляла она очередь.
«И откуда только она обо всем знает?» — искренне изумлялся отец Софроний.
Неожиданное появление двух батюшек в широкополых рясах с долгими рукавами заставило даже самых ветхих старух привстать с насиженных скамеек. Шум сразу же затих.
— Слава Богу, отцы, а то я уже совсем извелся! — Отец Софроний нетерпеливо ожидал, пока прибывшие священники совершат положенные поклоны, приложатся к престолу, и потянулся навстречу для взаимного лобзания.
— А поворотись-ка, отче! — Широкий и круглоплечий отец Петр шутливо потряс Софрония, не выпуская его из своих объятий. — Твоя сестрица извела меня: «Как там наш бедный инок?» И что это женщины вечно жалеют вашего брата? «Не перепостился ли он?..»
Отец Софроний с искренней теплотой припал щекой к широкому плечу отца Петра. Отец Валентин, вытирая оттаивавшие усы, с улыбкой поглядывал на радующихся свойственников. Внушительного роста, полноватый, но нисколько не рыхлый, а скорее сдобный, широколицый, с крупными мягкими руками и русыми кудрями, отец Петр являл собой излюбленный образец православного священнослужителя как в глазах своих прихожан, так и в очах начальства, не забывавшего поощрять его очередными наградами.
— Ну что, отцы, будем начинать? — взял на себя инициативу отец Петр на правах старшего, когда все облачались в приготовленные для службы темные одеяния. Священники одернули фелони, поправили кресты и двинулись из алтаря: впереди — Софроний, за ним — Валентин, последним, как ялик, покачивающийся в черно-серебристых волнах ризы, — могучий отец Петр. Легко, мимоходом, с располагающей к себе уверенностью он растолковал клиросу, как читать и что пропеть припевом.
— Ой, мы собьемся, батюшка! — заканючили женщины с толикой кокетливого притворства. Им хотелось, чтобы такой видный священник оспорил их: «Да нет, матушечки, вы справитесь, вы — певчие бывалые!» Именно так или почти так отец Петр и поддержал их, и, сразу же исполнившись обожанием к нему, певчие во главе с пожилой девицей-дачницей зашуршали нотными книгами.
За аналоем, в центре храма, стоял с иконой Нерукотворного Спаса приготовленный заранее круглый столец, застеленный темноцветным платком, на нем — блюдо, полное пшена и утыканное семью струнцами с верхушками, обернутыми ватой, а между ними — семью высокими янтарными свечами. По центру блюда в хороводе свечей стояла стопка, доверху наполненная растительным маслом. Тут же, на столике, высилась початая бутылка кагора и скляница с душистым маслом с горы Афонской. На раздвижном, меньшего размера аналое лежал массивный требник с потемневшим, задымленным кадильной копотью обрезом.
Валентин и Софроний встали по бокам малого аналоя, а Петр — перед ним, положив на него небольшое Евангелие и крест. Отец Софроний, сняв с паникадила горящий огарок, затеплил им свечи в чаше. Церковный народ: все множество старух, несколько стариков, с десяток женщин средних лет и среди них — двое-трое молодых и дети, которых не поленились привести с собой некоторые из бабок, — ожидали знака к началу Таинства. Возжжение священником свечей люди восприняли как сигнал и тоже принялись зажигать от лампадок свои свечи.