Отец Петр возгласил начало. С шелестом взмыли вверх кисти рук, сложенные щепотью. Пожилая псаломщица на клиросе часто, словно на пишущей машинке, затараторила начальные молитвы, в каждом слове нажимая на звук «о». Отец Петр пошел по церкви с каждением, обдавая ее сиреневыми клубами душистого дыма и позванивая цепями кадила.
Если бы сейчас кто-то спросил у отца Софрония, что за дело они делают, он бы не сообразил ответить ничего иного, кроме как «Служим». Они исполняют свою работу перед Богом — «служение», имеющее свою особенную форму и назначение. Служение включало в себя непременное пропитывание богослужебных текстов и состояло из молитвенных действий, расположенных определенным образом в строгой последовательности. Священники и многие из пожилых прихожан каждый в своей мере знали, что происходит на соборовании. Для старух это были долгие чтения с пением, затем снова чтения, перемежающиеся особыми восклицаниями, на которые следовало отвечать склонением головы, поясным поклоном или крестным знамением. Собственно, креститься, то есть последовательно касаться трехперстием лба, живота, правого и левого плеча, почти для всех деревенских и означало молиться.
Чтения на соборовании большей частью совершались духовенством. Две старушки со вставными челюстями, москвичка-дачница, исполнявшая обязанности регента, и средних лет чернявая псаломщица, составлявшие хор, из своего полутемного закутка в соответствующих местах протяжно тянули в унисон: «Аминь», или: «Слава Тебе, Боже наш, Слава Тебе». Священники читали поочередно, посылая в сторону алтаря подхвачиваемые эхом рулады. Для старух все слышимое было — Самим Богом. Это Он Себя оглашал голосами певчих. Он, как мозаикой, выкладывался узором имен святых, Он открывался вереницей давнишних событий, рассказом батюшки, водящего пальцем по книге и глаголющего то напевно, то вдруг отрывисто, как бы призывая всех обозреть вместе с ним неисповедимые пути Господни...
Между чтениями и во время их священники окунали стручцы в масло, в которое было добавлено немного вина и несколько капель розового благовония из афонской скляницы, и помазывали сначала друг друга, а затем и молящихся. Всего полагалось семь помазаний; иереям выпадало поочередно обойти людей по нескольку раз, помазывая вдвоем, в то время как третий продолжал чтение. Когда следовало, в наступавшие паузы вступал хор, накатывал, как прибой на песок, протяжно повторяя пение припевов: «Услыши ны, Боже, услыши ны, Владыко, услыши ны, Святый», или: «Исцели ны, Боже...», или: «Помилуй ны, Боже»...
Оклики зачал: «Во время оно...», «Рече Господь учеником Своим...» — переносили молящихся в области, простирающиеся далеко за земными пределами. Многократно слышанные прежде, но до сих пор диковинные для слуха названия далеких древних местностей или имена давно почивших угодников Божиих — все это было непременным свидетельством присутствия в церкви и стояния в вере, таким же, как и множество икон, латунных подсвечников, мигающих лампадок, писанных на фигурных досках коричневых парсун, вставленных в порыжевший резной иконостас, как и такой родной запах преющего тряпья, обтягивающего аналой, и гробниц с выцветшими плащаницами...
Женщины и мужчины стояли с расстегнутыми воротами рубах и кофт, пока священники обходили их, спешно прикасаясь погружаемыми в масло кисточками ко лбам, щекам, устам, груди и кистям рук с обеих сторон, для чего пожилым людям приходилось сноровисто переворачивать свои мозолистые ладони. После первых проходов лица масляно затеплились в полумраке, как отсветы на старых образах.
Отец Валентин вычитывал свою череду, а Петр и Софроний обходили молящихся с помазанием. Когда читавший умолк, на клиросе затянули: «Исцели ны, Боже, исцели, Владыко, исцели, Святый...» Бабушки, выпятив вперед согнутые в локтях руки, становились похожими на маленьких сфинксов. Крестьянские лица — носы бугристые, картошкой или уточкой, губы со складочками или со впавшим верхом, щеки, сухие до бесцветия или вдруг неожиданно сохранившие свою свежесть... Софроний окунался в серую, синюю, зеленоватую, темную или ясную слюду человеческих глаз, словно ступал на схватившийся лед на истоптанном черном поле, отражающий любые оттенки неба. Он на мгновение замедлял шаг, склоняясь над ладонями, дотрагиваясь мягкой кисточкой до сухой и натруженной плоти с буграми застарелых мозолей.