— Ох, Господи, ой, сил моих нет! — Дряхлая бабка Марфа опирается обеими руками на палку и еще приваливается грудью. Стоит, с трудом переводя дух. Глазки у нее поблекшие, сочащиеся влагой. Запыхалась и осунулась, губы побелели от утомительной ходьбы. — Некому мне помочь, одна я, совсем одна осталась...
Катерина, моя «домоправительница» и соседка Марфы, рассказывала мне, что прежде жила бабка Марфа зажиточно и мужа имела. Но за годы совместной жизни детей они так и не завели.
— Может, бесплодные были? Мало ли что...
— Да полно! — досадливо отмахнулась баба Катя. — Пожила она в свое удовольствие, да еще как! Такой высокомерной была, что и не подступишься! Потом муж умер, сама она постарела, теперь вот никому не нужна. Прожила жизнь и осталась в одиночестве...
Тяжкие проводы
С утра было холодно, колкий ветер разносил запах свежей земли. После обеда выкатилось солнышко, небо очистилось и посинело, запели птицы. Апрель, Великий пост. Как бы ни было уныло и тягостно на душе, но уже разлито в воздухе предвкушение тепла и Пасхи. Зиму все-таки пережили, слава Тебе, Господи! Теперь уж не зябнуть, не прятаться в воротники, не закидывать дрова в жаркую топку, а значит, уже легче...
Солдатик, которого мне пришлось сегодня отпевать, настоящей весны так и не дождался — погиб за три месяца до демобилизации, и погиб нелепо. Заступил в караул с другими солдатами и молодым лейтенантом. Сидели в караулке и от нечего делать, а может, от ребяческой тяги к оружию упросили офицера еще раз показать, как разбирается пистолет. Любой, кто служил в армии, может до мелочей представить себе эту картинку: тесное караульное помещение, окрашенное в серый или зеленый цвет, металлический стол, обшарпанный оружием и пуговицами обшлагов, фонарь в проволочном каркасе, набитый мошкой (в такие плафоны почему-то всегда залетает и дохнет всякая крылатая мелюзга). Как было дальше? «Тыщ лейтенант, покажите! Да ладно вам, покажите...»
В ожидании смены или обхода все расслаблены, расположились на скамейке у стены, а те, у кого срок службы подходит раньше, — на табуретах у стола. Расстегнули подворотнички. Молоды, бравы, «служба идет»... Лейтенант в сущности такой же мальчишка, только немного более сытый, ухоженный и вальяжный. Будто бы нехотя и снисходительно, но не без тайного удовольствия, не без гордости покачивает на руке увесистую рукоятку.
— Ладно, смотрите, — он вынимает обойму и кладет ее на крышку стола, отводит боек, направляет ствол к потолку и нажимает на курок. Слышен сухой щелчок: значит, пистолет разряжен. Беззаботно поводит стволом, и вдруг раздается выстрел! Пуля попадает ближайшему солдату прямо в лицо и вылетает откуда-то из-за уха. Первый холостой щелчок, оказывается, был осечкой! Удивительно, но несчастный солдат умирал целых шесть дней в полном сознании и еще успел застать приезд матери в госпиталь и поговорить с ней! Врач обещал, что если больной сможет продержаться семь суток, то, скорее всего, выживет. Не смог, скончался на шестые...
Описывать эти похороны не хочется. Мне было нестерпимо жалко мальчишку. Я сдерживался, пока отпевали на дому, пока несли на кладбище и, то и дело поскальзываясь в жидкой грязи над могилой, служили литию, но, вернувшись домой, занемог. Было душно и тошно. Лег в постель, взял с полки томик Бунина и, открыв наугад, читал позабывшийся рассказ «Митина любовь». А там — тоже револьвер...
Задремал. Снился гроб с парнишкой. В душе — бессловесный, надмысленный ропот на Господа: за что Ты так мучаешь людей? Зачем так суров, почему не пощадил единственного ребенка матери-одиночки? Прости, прости, неведомы мне Твои пути! Прости, Господи...
Все стоит смерть перед глазами. Весна и смерть как будто в сговоре друг с другом...
Начало мая
Май. Я изнываю от тоски, а более всего оттого, что затеянный мной церковный ремонт в очередной раз застопорился. Как протянуть трубы по двум этажам здания и подвести электричество, где закупать котлы и проводку, куда вкапывать столб и, главное, где найти деньги на все это? Многочисленные шабашники охотно подряжаются, но называют при этом какие-то немыслимые суммы.
Отогревшиеся поля окрасились юной травкой, с огородов доносится запах костерков. Люди высыпали на участки — как кроты вгрызаются в землю, перекапывают ее, а кто-то уже высаживает картошку. Из окна электрички всматриваюсь в бархатистые лоскуты, подбитые впритык один к другому, на перелицованные по-весеннему окрестности.