В России весна. Я вижу подтаявшую и снова подмерзшую грязь дворов, прошлогодний мусор, высвободившийся из-под снега, обломанные ветки, помет, развалины. Последним несть числа — рухнувшие коровники, растасканные на кирпичи предприятия, ржавые фермы, черные провалы окон, битое стекло... Проезжаем и смотрим, как мужики в телогрейках разбирают и режут на продажу линию теплотрассы, ведущую к заброшенному птичнику. У дороги валяется смятое ведро без дна, поодаль — высохший труп собаки. Вокруг — нагромождение сараев и клетушек, наскоро сколоченных и сваренных из натасканного. Высятся бетонные мослы и стальные обломки какого-то порушенного хозяйства. То в одном, то в другом месте обнаруживаются еще более древние останки церквей — красновато-коричневых и невероятно мощных по сравнению с хламом новейших времен.
Вокруг — грязно и раздольно. Господствуют сапоги и выцветшие телогрейки. Вот кладбище каких-то тракторов и комбайнов с пятнами не до конца отлупившейся краски. Свора поджарых собак трясется рысцой вдоль трассы. За придорожной обжитой дрянью — взрыхленная пашня нарезов, а дальше — неохватная ширь русской земли, без человека, без дела.
Сирота
В Светлое Воскресение сгорели сразу два дома в разных концах села. Поутру дочиста выгорел ветхий домишко вместе с одинокой древней старушкой Натальей. Косточки ее для похорон насобирали в коробку из-под зимних сапог. Другой дом, деревянный барак торфопредприятия, поделенный на несколько семей, сгорел тем же вечером. Все, слава Богу, остались живы и даже успели вынести что-то из вещей, а проживавшая там восьмидесятилетняя бабка, тоже по имени Наталья, по счастью, лежала в те дни в больнице на Центральном поселке. Когда она узнала о пожаре и о том, что осталась бездомной, едва не умерла с горя, но врачи выходили.
Люди вокруг — все свои, местные; и жалко бабку, да чем поможешь? После хлопотливой беготни санитарок, разговоров старух в церкви, у калиток и в очередях за хлебом нашлась женщина, приютившая погорелицу в своей семье. Когда Наталья стала совсем плохая, наша церковная уборщица Галина позвала меня к ней на соборование.
Галина-слепая получила свое прозвище не столько за бельмо на правом глазу, сколько за усердие, с которым она по нескольку раз в год наезжала в город на заседания общества слепых, где числилась главным берендеевским представителем. Эта Галина — мешковатая, широкая в плечах, с грубыми от черной работы руками, но с нежной и даже временами плаксивой душой — взялась опекать на Центральном поселке всех, кто нуждался в церковной помощи. Постами она водила меня по квартирам, где собирала вместе больных и немощных старух для исповеди и Причастия; сопровождала в больницу или по домам, когда кому-то подходило время помирать. Она ходила со мной, чтобы держать кадило при отпевании, накрыть лоб покойника венчиком, вложить в руки «пропускное»...
Нас встретила немолодая седая женщина с короткой стрижкой и смугловатым лицом, возможно, унаследовавшая какую-то часть цыганской крови. Хозяйка квартиры по-свойски пошушукалась с Галиной и, накинув по ее совету платок на голову, проводила нас к Наталье.
— Вот все стонет, видно, помирать собралась. — Она наклонилась к лежавшей бабке. — Ну как, баба Наташа, не лучше? Вот батюшка пришел навестить тебя, сейчас будем собороваться.
Грузная, большая старуха лежала на постели, по самый подбородок укрытая одеялом в белом пододеяльнике. Голова ее покоилась на желтоватой подушке с костяными пуговицами, сразу напомнившими мне нательное белье, которое нам выдавали в армии. Редкие волосы с пробором посередине едва прикрывают розоватую кожу, сивые пряди собраны в косицу. Лицо совсем бледное, в испарине, прежде, очевидно, полное. В изломе бровей и углах губ угадывается тень прежней властности. Крупный округлый нос с маленькими черными крапинками, на щеке — круглая бородавка с седыми волосками.
В углу комнаты, где стоит постель, царит полумрак. Форточка закрыта, поэтому воздух спертый. Пахнет постелью, впитавшей запах человеческого тела, чем- то по-детски кисловатым и еще какими-то горькими лекарствами, пахучими, но вовсе не благовонными. Правда, нет обычного для дома с лежачими больными застарелого запаха мочи — значит, ухаживают за Натальей добросовестно.
— Здравствуйте, матушка Наталья! — обращаюсь я к ней.
— Здравствуй, батюшка... — слабым голосом тянет старуха и начинает жалостно стонать о том, что несколько дней крошки в рот не брала — не хочется. Галина тут же встревает: