прислали женщин к нам на амплуа
кухарок, поломоек, санитарок.
Они явились, небо замутив
кошачьей музыкой базарных споров,
шумливостью вечерних разговоров,
нелепым пеньем на один мотив,
весельем, нам давно уж непривычным,
и женским матом звонко-мелодичным.
Пошел по зоне радости трезвон:
а ну, по вкусу выбирайте жен!
Кто с той, субтильной, кто вот с этой тетей,
кто с Ленкою, кто с Домною, кто с Мотей...
И выбрали. Снимая с брака сливки,
мы опасались лишь оперативки:
с тех пор, как женщин дали на колонну,
она всю ночь шныряла неуклонно.
Но тут помог нам, на догадку скор,
сливая на ночь два враждебных стана,
наш лагерный механик и монтер,
известный кличкой Полтора Ивана.
С ним мало дел придется нам иметь,
и вот портрет достаточно подробный:
махновский облик, неправдоподобный,
бредовый рост и страсть все время петь...
Тот хитрый шифр и век не разгадать бы,
что Полтора Ивана изобрел:
мигнул два раза свет - кончайте свадьбы,
оперативник к вахте подошел!
Оперативник ступит за порог
вот это номер! Люди спят, как дети:
от них за тридевять земель порок
и налицо прямая добродетель.
И не додуешь ты, как ни хитер,
что держит ливер издали монтер!
На наши невзыскательные ложа
подушки водрузились в тот же час,
где вышиты девчонка, рюмка, ножик
и тут же надпись: "Вот что губит нас!"
И все ж недолго длилось наше счастье,
мы не сумели - редкое - сберечь:
явлению, достойному участья,
то счастье суждено было пресечь.
Семейная вдруг развалилась жизнь:
неделя, две - откуда ни возьмись
явилась в зоне трипперников сила!
Та - заразилась, эта - заразила...
Искали тщетно, как да почему,
кто первый получил и дал кому,
но пробил час... Увы, кому охота
с блатных работ на общие работы?
Хоть девки плакали, дрались, кусались,
под топчаны, как дети, забирались,
но в добрый час бестрепетный конвой
повыкурил бедняг, как тараканов,
из всех щелей и вновь забрал с собой,
и скрылись девки, как в болото канув...
Лишь две из них, по тайному капризу
обласканные лагерной судьбой,
хворобы избежав паскудной той,
остались для придурков неким призом.
Их на утеху юности преступной
оставили, наверно, потому,
что всем была одна из них доступной,
другая ж - не доступной никому!
О первой что сказать? Сия особа
не будет нас интриговать особо.
На всех мужчин бросавшаяся смело,
старушка по летам, по виду - мальчик,
специалистка по торговле телом
Катюша Зайцева, прозваньем Зайчик.
И больше ни черта - хваля, ругая
не скажешь... Рядовая шалашня!
Зато другая краля... О, другая
смогла б увлечь, пожалуй, и меня!
Начать с того: была она цыганкой!
Что, здорово? Без штучек, без прикрас...
Дикаркой, своенравницей, тиранкой,
все как положено, впритир, как раз...
Заправская властительница душ
с кипучим сердцем, временно вакантным,
и с уркаганским привкусом к тому ж
немножко терпким, но весьма пикантным!
Хоть мать звала, качая колыбель,
ее цыганским именем Мигель,
хоть в метрику оно занесено,
хоть было милым - но давным-давно
ей было суждено его забыть:
за свой короткий век пришлось ей быть
Капитолиной, Ниною, Тамарой,
Раисой, Верой, Розой, даже Сарой!
Нам Сара явно бы не по душе пришлася,
но мы ее застали, к счастью, Асей.
Она ходила в брюках. Ей-же-ей,
мила мне эта лагерная мода:27)
ну можно ль одурачить веселей
нам чопорную, важную природу?
О, сочетание брюк - таких мужских
с открытой блузочкой - ужасно женской!
Оно спасло б в сравнениях любых,
хоть здесь равняться было ей и не с кем.
Ее мужик - вольняшка, страшно пылкий
еврей, работавший на пересылке,
добыл их ей у одного зе-ка,
прибывшего с этапам поляка.
И в этом все имущество ее...
На женколонне, как и полагалось,
коблов немало Аською прельщалось,
с коблами Аська жить не соглашалась,
и те забрали тряпки у нее.
Да, вот еще: домашнюю перину
сквозь все - сухие, мокрые ль дела,
сквозь все этапы, шмоны, карантины
она, как символ счастья, пронесла...
Не правда ль, трогательная картина:
"исчадье ада" с маминой периной?
И вот - увы, прости-прощай покой!
(благословим чудесную утрату)
она была назначена в палату,
где по ночам дежурил наш герой.
Героя моего должны вы знать
немножко... Разве мог он устоять?
И отрицать бы Скорин не решился,
что в санитарку с почерку влюбился!
Она была красивою всерьез.
В ней женского сберегся целый воз...
Я знал красивых, что дурнели в плаче,
и некрасивых, хорошевших в нем,
но прелесть этой, так или иначе,
сквозь смех и плач светилась огоньком.
Натурой, право б, обладал железной,
кто б не растаял в час блаженный тот,
когда она умеренно скабрезный
больным рассказывала анекдот.
Рассказывала тонко и лукаво
и даже угощала их махрой
(где она только доставала, право,
сверхдефицитный этот зверобой?).
Бывало, и любила же она
пред нами демонстрировать невинно
тот факт, что преудачно сложена:
рисунок крепких ног и локон длинный,
и остроту приподнятых грудей
и как-то это шло, представьте, ей!
А до чего забавно и задорно,
добывши где-то зеркальца кусок,
она висок слюнявила упорно,
чтоб лег колечком круглый завиток!
К ней даже и татуировка шла!
Природный вкус внушил ей скромный выбор.
К сравненью - Зайчик: посмотрели вы бы,
как Зайчик разукрашена была!
Я здесь, удачный улучив момент,
вам покажу ее ассортимент.
Чего бы только ни нашли вы там!
На правой ручке длинноватый штамп
почти по-соломоновски грустил:
"Нет в жизни щастя, нам и свет не мил".
А штамп, что левую украсил ручку,