Чмокает Машу в щёку, сдирает с себя плащ и идёт умываться.
Маша в остолбенении.
Кулагин (выходя из ванной с полотенцем, прижатым к скуле). И знаешь, Машка, я тут подумал: чего мы друг друга мучаем? Давай разойдёмся. Ты же видишь — всё кончилось.
Маша судорожно вздыхает.
Маша. Хорошо. Только… давай не сразу рвать. Поживём порознь, отдохнём. Могу снять тебе квартирку…
Кулагин. Не надо. Устроюсь сам. Не волнуйся.
Звонит Машин мобильник. Она подносит его к уху.
Маша. Да… (Долго слушает). Хорошо. Спасибо… (Поворачивается к Кулагину). Это по поводу Лики. Ей сделали аборт. Всё в порядке, она спит.
Кулагин на секунду теряет дар речи. Ловит ртом воздух.
Кулагин. Ну ни хрена же себе! Почему ты мне ничего не говорила?!
Маша. Да потому что Лика первым делом заорала: «Отцу ни слова!» Да и что бы ты стал делать? Отругал бы её? Посоветовал бы что-нибудь? А чего там советовать — нельзя было Личке рожать… ну, по разным соображениям. Просто не от кого там рожать… уж поверь мне.
Кулагин валится в кресло.
Кулагин. И всё равно это свинство.
Маша. Ну, свинство… ай, что теперь говорить, Витя, что сделано, то сделано. Ну, прости, что не посоветовались, только ведь на результат-то это никак не повлияло бы…
Кулагин. Спасибо. Я почему-то так и думал. Моё мнение…
Маша. Извини, Кулагин. Я не это хотела сказать, извини. Просто… Результат мог быть только один, вот и всё. А не то, что твоё мнение для нас — ноль. Это неправда. Я и так вся на нервах… Слушай, мне сегодня взятку дали — настоящий массандровский мускат, двенадцать лет выдержки. Давай, а? — подмигивает.
У Кулагина что-то сбоит: он одновременно отрицательно мотает головой и отвечает:
Кулагин. А давай…
Вино льётся в бокалы. Щепоть белого порошка, брошенная в один из них, растворяется, как сахарная пудра.
Маша и Кулагин сидят на диване, перебирают старые фотографии. Они молодые, с ребёнком на руках, Маша с классом, Кулагин с кружковцами. Потом выпадает выцветшая цветная фотокарточка: девочка с большими глазами и огромными бантами на голове. Кулагин переворачивает карточку, там написано корявым почерком: «To dear Maria Ivanovna — from Veronika, sensitively».
Маша. Интересная девочка, самая моя талантливая. А потом что-то с ней стряслось непонятное, совсем перестала говорить и писать. Мать её перевела в спецшколу. Там вообще-то неплохо было, но… А потом мать ее и оттуда забрала. Так я след и потеряла. И до сих пор гложет меня… ну… а с другой стороны, что я могла? И мать у неё была сумасшедшая…
Кулагин. Конечно, нужно быть сумасшедшей, чтобы от тебя кого-нибудь забрать.
Маша. А что ты думаешь, я была хорошим учителем. (Маша грустнеет). И могла стать ещё лучше. И иногда думаешь: здорово бы было вернуться… Знаешь, твой поросёнок Колька меня чем обидел? Сказал, что я своих ребятишек предала. Ты, мол, не предал, а я предала. И поэтому маюсь теперь… Но, наверное, обратной дороги нет. Во-первых, я уже сильно другая, а во-вторых — тогда бы я не могла себе позволить кое-чего интересного… Отвернись.
Кулагин отворачивается, прикрывает рукой глаза.
Маша лезет в шкаф, достаёт тот большой пакет с коробками. Бормочет, разворачивая свёртки: «Сейчас, сейчас…» Наконец покупки разложены.
Маша. Смотри сюда!
Но Кулагин не реагирует. Потом — крупно вздрагивает, рука, которой он прикрывал глаза, падает. Лицо Кулагина искажено и неподвижно, только глаза мечутся.
Маша. Витя! Что с тобой?
Кулагин. Мне… пло… хо…
Маша. Витенька! Не пугай меня… Что у тебя болит? Голова? Сердце?
Кулагин. Не могу… не слуша…ется…
«Скорая» несётся с мигалкой.
Кулагин в реанимации, трубки, монитор. Он уже без сознания.
Врач. Пока ничего определённого сказать не могу. Нарушение мозгового кровообращения — это несомненно, а причину я пока назвать не могу. Человек абсолютно здоровый, как вы говорите — и вдруг такое… Ну, бывает, всё в нашей жизни бывает. Грибочков маринованных не ел, на рынке не покупали? Чем-то напоминает отравление бледной поганкой…