— Благодарю вас, господин судья.
— А теперь, — продолжал судья, — нет ли у вас какой-нибудь просьбы?
— Мне хотелось бы священника. Можно?
— Конечно! Вы имеете на это право.
— В таком случае, господин судья, велите мне его прислать.
— Я непременно выполню вашу просьбу, мой юный друг. И не поминайте меня лихом.
— За что же? Напротив, я от души вам благодарен.
— Господин школяр, не можете ли вы исполнить одну мою просьбу? — подходя к Жаку, сказал вполголоса секретарь.
— Охотно, — ответил Жак. — В чем дело?
— Но у вас, может быть, есть родные, друзья или еще кто-нибудь, кому вы хотели бы оставить свои вещи?
— Друзья? У меня есть один-единственный друг, но он, как и я, в тюрьме. Ну, а что касается родни, так у меня остались только двоюродные, вернее, даже троюродные братья. Поэтому говорите прямо, господин секретарь, что вы от меня хотите.
— Сударь, я бедный человек, и у меня пятеро детей.
— Прекрасно, что же дальше?
— Видите ли, мне вечно не везет, хотя я и выполняю свои обязанности честно и аккуратно. Все мои собратья по профессии обгоняют меня.
— Почему же?
— Почему? Вот то-то и оно! Я вам скажу почему.
— Да-да, я слушаю.
— Потому что им везет.
— А-а!
— А почему им везет, вы не знаете?
— Именно об этом я и хотел спросить вас, господин секретарь.
— Так я вам это скажу, господин школяр.
— Сделайте милость.
— Им везет потому… — Секретарь еще больше понизил голос. — Им везет потому, что у каждого лежит в кармане кусок веревки повешенного. Поняли?
— Нет.
— Не очень-то вы сообразительны. Вы будете завещание писать, не правда ли?
— Завещание? А зачем?
— Как вам сказать… Ну, затем, чтобы вашим наследникам не пришлось из-за вас судиться. Так вот: упомяните в завещании Марка-Бонифация Гримуано, секретаря уголовного судьи города Парижа, и распорядитесь, чтобы палач дал ему кусочек вашей веревки.
— А-а! — глухо протянул Жак. — Теперь понимаю.
— И вы исполните мою просьбу?
— Еще бы, конечно!
— Только не забудьте, молодой человек. Мне и другие обещали, но одни из них умерли без завещания, другие неправильно написали мое имя — Марк-Бонифаций Гримуано, — а к этому придрались и завещание признали недействительным; наконец, третьи, хотя и были настоящими преступниками — уж поверьте моему слову, сударь, — добились-таки помилования и хоть все равно кончили жизнь на виселице, но где-нибудь в других краях. Я было совсем отчаялся, как вдруг вы попали к нам!
— Ладно, ладно, господин секретарь, — сказал Жак, — на сей раз можете быть покойны: если меня повесят, веревка ваша.
— Вас повесят, сударь, непременно повесят! Уж будьте уверены.
— Эй, Гримуано! Скоро вы там? — окликнул его судья.
— Иду, господин судья, иду!.. Так, значит, решено, господин школяр?
— Решено.
— Честное слово?
— Слово простолюдина.
— Что ж, — пробормотал, уходя, секретарь, — пожалуй, на этот раз я своего добился. Надо поскорее сообщить добрую весть жене и ребятам.
И он последовал за судьей, который вышел первым, добродушно выговаривая секретарю за то, что он так долго задержался.
Глава семнадцатая,
в которой говорится о том, что истинный друг способен даже на такое самопожертвование, как женитьба
Оставшись один, Жак Обри погрузился в глубокое раздумье, чему, надо сказать, немало способствовала его беседа с судьей. Поспешим, однако, добавить, что если бы мы могли читать его мысли, то убедились бы, что главное место в них занимали Асканио и Коломба, судьба которых зависела от находящегося в руках Жака письма; он беспокоился о них гораздо больше, чем о собственной персоне, зная, что впереди у него есть время, чтобы заняться своей участью.
Он размышлял уже около получаса, как вдруг дверь снова открылась, и на пороге появился тюремщик.
— Это вы звали священника? — спросил он ворчливо.
— Да, да, — ответил Жак.
— Черт меня побери, если я понимаю, на что им всем сдался этот проклятый монах! — пробормотал тюремщик. — Только ни минуты не дают они мне покоя, бедняге. — И, отойдя в сторону, чтобы пропустить священника, добавил: — Входите, отец мой, да не задерживайтесь здесь.
Продолжая ворчать, он запер дверь, и священник остался наедине с узником.
— Вы звали меня, сын мой? — спросил священник.
— Да, отец мой, звал, — отвечал школяр.