Если читателю доводилось попадать в такое положение, он, должно быть, заметил, что одно из лучших средств скоротать время на часах — это завести разговор с самим собой.
Очевидно, молодой человек привык нести караульную службу, ибо, не успев приступить к делу, он произнес такой монолог:
— Разумеется, она живет не здесь. Нынче утром после службы и два последних воскресенья, когда я осмелился проследить за нею лишь глазами — и свалял же я дурака! — она свернула по набережной не направо, а налево, к Нельским воротам и Пре-о-Клер, черт возьми! Что ей понадобилось в королевской крепости? Ну что ж, посмотрим. Она пришла проведать узника… наверное, брата. Бедняжка! Как она, должно быть, горюет. Ведь ее доброта, конечно, равна ее красоте. Тьфу ты, пропасть! До чего же хочется подойти к ней, спросить без обиняков, кто у нее там, и предложить свои услуги! Если узник — ее брат, я откроюсь во всем учителю и попрошу у него совета. Ведь учитель бежал из замка Сент-Анж и, стало быть, знает, как выбираются из тюрьмы. Итак, я спасаю ее брата. После такой услуги он становится моим закадычным другом и горит желанием отблагодарить меня — человека, который его спас. Я признаюсь, что люблю его сестру. Он нас знакомит, я становлюсь перед ней на колени, и уж тут-то она, разумеется, поднимет на меня свои глазки!
Понятно, куда может унести воображение влюбленного, когда он размечтается. Поэтому молодой человек очень удивился, услышав, что пробило четыре часа, и увидев, что сменился часовой.
Вот новый часовой стал нести караульную службу, а юноша продолжал нести свою. Способ скоротать время оказался таким удачным, что он решил снова им воспользоваться и принялся за монолог, не менее многословный, чем первый:
— Как она прекрасна! Как грациозна ее поступь, сколько целомудренного изящества в ее движениях, какое точеное лицо! Лишь великий Леонардо да Винчи и божественный Рафаэль — только они, да и то, когда талант их был в расцвете, — могли бы воспроизвести образ этого чистого и непорочного создания! О Боже, отчего я гравер, ваятель, эмалировщик, золотых дел мастер, а не живописец! Впрочем, будь я живописцем, мне не надобно было бы все время смотреть на красавицу, чтобы создать ее портрет. Мне бы беспрерывно мерещились ее огромные голубые глаза, дивные белокурые волосы, белоснежное личико, гибкий стан. Был бы я живописцем, я воплощал бы красавицу во всех своих полотнах, как Рафаэль Санти — Форнарину, а Андреа дель Сарто — Лукрецию. Хотя ее даже сравнивать нельзя с Форнариной! Ну конечно, они недостойны развязывать шнурки на ее башмачках! Во-первых, Форнарина…
Не успел юноша докончить сравнение, которое, что вполне понятно, льстило его избраннице, как пробили часы.
Во второй раз сменился дозорный.
— Шесть часов… Просто удивительно, до чего быстро бежит время, — пробормотал юноша. — А если оно бежит так быстро, когда ждешь ее, то как же оно, должно быть, летит, если ты рядом с нею! О, если ты рядом с нею, времени не существует: ведь попадаешь в рай! Был бы я рядом с нею, любовался бы без конца ее дивной красотой, и так бы текли часы, дни, месяцы — вся жизнь! О Господи, какая была бы счастливая жизнь!
И молодого человека охватил восторг, ибо перед его глазами — глазами художника, словно живая, промелькнула его возлюбленная.
В третий раз сменился часовой.
Во всех приходских церквах пробило восемь часов, стало смеркаться. Судя по всему, и триста лет назад в июле темнело к восьми часам, точь-в-точь как в наши дни; но, пожалуй, удивительно не это, а поразительное постоянство влюбленных XVI века. В те времена все было основательно: юноши не останавливались на полпути ни в любви, ни в искусстве, ни в ратных делах.
Впрочем, терпение юного ваятеля — ибо теперь мы знаем, чем занимался незнакомец, — было в конце концов вознаграждено. Он увидел, что ворота тюрьмы отворились в двадцатый раз, пропустив ту, которую он ждал. Та же дуэнья шла с ней рядом, а шагах в десяти за ними следовали двое вооруженных стражников. И снова все они зашагали по той же дороге, что и пять часов назад: прошли мост Менял, улицу Барийри, мост Сен-Мишель, набережные и, не доходя шагов триста до церкви Августинцев, остановились в закоулке у массивных ворот, рядом с которыми виднелась калитка. Дуэнья постучалась, и привратник тотчас отворил калитку. Стражники, отвесив глубокий поклон, отправились в обратный путь, к Шатле, а юный ваятель снова застыл перед воротами.
По всей вероятности, он так и простоял бы здесь до самого утра, ибо он уже в четвертый раз начал строить воздушные замки, но по воле случая на него наскочил какой-то подвыпивший прохожий.