— Вы великий король, ваше величество! — воскликнул Бенвенуто. — Другие осыпали меня похвалами, вы же меня понимаете!
— Покажите еще что-нибудь! — сказал король с жадным нетерпением.
— Вот медаль, изображающая Леду и лебедя. Я сделал ее для кардинала Габриэля Цезарини. Вот печать, на которой я выгравировал изображение святого Иоанна и святого Амвросия. Вот эмалированная рака…
— Неужели? Вы чеканите медали? — перебила г-жа д’Этамп.
— Как Кавадоне Миланский, мадам.
— Вы покрываете золото эмалью? — воскликнула Маргарита.
— Как Америго Флорентийский.
— Вы гравируете печати? — осведомилась Екатерина.
— Как Лантизко Перузский. Уж не думаете ли вы, ваше высочество, что мне достает таланта лишь на изготовление филигранных золотых безделушек и чеканку серебряных монет? Хвала Создателю, я умею делать все понемногу. Я недурно знаю инженерное искусство, дважды помешал врагу захватить Рим. Пишу сносные сонеты. И вы, ваше высочество, можете заказать мне оду. Я сочиню оду в вашу честь, право, не хуже самого Клемана Маро! Музыке отец обучал меня из-под палки. Эта метода пошла мне на пользу — я играю на флейте и на кларнете так хорошо, что, когда мне было двадцать четыре года, папа Климент Седьмой взял меня в свой оркестр. Кроме того, я изобрел способ изготовления пороха, умею делать превосходные самопалы и хирургические инструменты. А ежели вы, ваше высочество, поведете войну, то соблаговолите позвать меня. Вот увидите, я пригожусь вам — я метко бью из аркебузы и умею наводить кулеврину. На охоте мне случалось за один день подстрелить двадцать пять павлинов. В артиллерийском бою я избавил императора от принца Оранского, а ваше высочество — от коннетабля Бурбонского. Как видите, предателям приходится со мной несладко…
— Так чем же вы больше гордитесь, — прервал его молодой дофин, — тем, что убили коннетабля, или тем, что подстрелили двадцать пять павлинов?
— Ни тем, ни другом, ваше высочество… Ловкость, как и все другие таланты, дана нам Господом Богом, а я проявил ее, вот и все.
— А ведь я и не знал, что вы оказали мне такую услугу, — произнес король. — Значит, вы убили коннетабля Бурбонского? Как же это произошло?
— Бог мой, да очень просто! Войско коннетабля внезапно подступило к Риму и ринулось на приступ крепостных стен. Мы с приятелями пошли посмотреть, как идет бой. Выходя из дому, я случайно прихватил аркебузу. Доходим мы до вала. Вижу — делать там нечего. «Но не зря же я пришел!» — промелькнула у меня мысль. И вот я навожу аркебузу туда, где погуще и потеснее ряды, беру на мушку рослого воина — он был на голову выше всех — и стреляю. Он падает — выстрел сразу производит смятение во вражеских рядах. Оказалось, я убил коннетабля. Он был, как я узнал потом, выше всех ростом.
Пока Бенвенуто беспечно и непринужденно вел рассказ, дамы и вельможи почтительно расступались перед ним: все с уважением и чуть ли не со страхом смотрели на героя, не подозревавшего о том, что он совершил подвиг. Один лишь Франциск I остался рядом с Челлини.
— Итак, любезный друг, — промолвил он, — я вижу, что, еще не посвятив мне свое дарование, вы сослужили мне службу своей отвагой.
— Ваше величество, — с улыбкой ответил Бенвенуто, — по-моему, я родился вашим слугой! На эту мысль наводит меня один случай из моего детства. У вас на гербе изображена саламандра, не правда ли?
— Да, и девиз: «Nutrisio et extinguo»[1].
— Так вот… Как-то, когда мне было пять лет, я сидел с отцом в комнатушке, где перед тем бучили белье. В очаге пылали дубовые поленья. Стояли сильные холода. Я взглянул на огонь и заметил среди языков пламени какое-то существо, похожее на ящерицу. Казалось, ящерица весело отплясывает в самом пекле. Я показал на нее отцу, а отец — прошу простить меня за вольность, но таков уж грубый обычай в наших краях — влепил мне внушительную затрещину и ласково сказал: «Ты ни в чем не провинился, сынок, и я ударил тебя, чтобы ты запомнил саламандру в огне. Не слыхал, чтобы еще кому-нибудь довелось ее увидеть». Не правда ли, ваше величество, это было предзнаменованием? Я верю в предзнаменования. В двадцать лет я чуть было не уехал в Англию, но чеканщик Пьетро Торреджиано, с которым я туда собирался поехать, рассказал, как однажды, еще мальчишкой, он дал пощечину Микеланджело, поссорившись с ним в мастерской. И все было кончено: ни за какие блага в мире я не поехал бы с человеком, который поднял руку на великого скульптора. Я остался в Италии, а из Италии попал не в Англию, а во Францию.