— Ура! — закричал весь отряд.
Любо было видеть, какое оживление царит в мастерской, какая там суматоха; все было перевернуто вверх дном.
Воодушевление, воинственный пыл Бенвенуто веселили сердца, оживляли лица. Его помощники примеряли кольчуги, размахивали шпагами, выхватывали из ножен кинжалы, хохотали, пели… Можно было подумать, что все готовятся к маскараду или празднику. Бенвенуто всюду поспевал: одному показывал, как нужно наносить удар, другому помогал закрепить портупею; он чувствовал, что горячая кровь свободно и вольно течет по его жилам, как будто он вновь зажил настоящей жизнью.
Подмастерья веселились, шутили над своим воинственным видом и над своим неумелым обращением с доспехами.
— Учитель, взгляните-ка! — кричал один. — Взгляните, как Симон-Левша надевает шпагу!.. Да справа же надевай! Справа!
— А как Жан держит алебарду! — отвечал Симон. — Он будет так держать посох, когда станет епископом.
— А Паголо! Паголо надевает двойную кольчугу! — кричал Жан.
— Что же тут такого? — возражал Паголо. — Глядите, германец Герман одет совсем как рыцарь времен императора Барбароссы.
И действительно, тот, кого сейчас назвали германцем, что было излишне, ибо имя Герман по своему немецкому звучанию указывало, что тот, кто его носит, принадлежит к выходцам из Священной Империи, — повторяем, Герман был с ног до головы закован в латы и напоминал одну из тех исполинских статуй, которые в ту прекрасную эпоху расцвета искусства украшали гробницы. Хотя сила храброго малого, родившегося по ту сторону Рейна, вошла у подмастерьев в поговорку, Бенвенуто заметил ему, что, пожалуй, в таком панцире он не повернется и силы у него не прибавится, а, скорее, убавится. Но Герман вместо ответа с такой легкостью вскочил на верстак, будто был одет в бархат, и, сняв с крюка огромный молот, повертел им над головой, а потом ударил три раза по наковальне, да так, что при каждом могучем ударе наковальня на дюйм уходила в землю. После такого убедительного ответа Челлини почтительно поклонился в знак того, что он вполне доволен.
Асканио надел военные доспехи молча, в стороне от других; юноша с тревогой думал о последствиях дерзкого предприятия. А вдруг Коломба не простит ему, что он участник нападения на ее отца? И, быть может, поселившись вблизи от нее, он станет чужд ее сердцу, тем более если прево будет убит или изувечен в бою.
Скоццоне же все это и развлекало, и тревожило: она то смеялась, то плакала. Всякие перемены и борьба были ей по вкусу, но кровавая схватка и ранения пугали. Глядя на приготовления к бою, резвушка Скоццоне прыгала от радости, но при мыслях о последствиях боя Скоццоне-женщина трепетала от страха.
Бенвенуто наконец заметил, что она смеется сквозь слезы, подошел к ней и сказал:
— Скоццоне, ты остаешься дома с Рупертой. Приготовь корпию для раненых и вкусный обед для здоровых.
— Это еще что такое! — воскликнула Скоццоне. — От вас я ни на шаг! С вами я не оробею перед прево и всеми его присными, а здесь, вдвоем с Рупертой, умру от тревоги и страха…
— Ну нет, я ни за что не возьму тебя с собой, — отвечал Бенвенуто, — а то буду тревожиться, как бы с тобой чего не случилось. Ты будешь ждать нашего возвращения и молить Господа Бога за нас, дорогая крошка.
— Послушайте, Бенвенуто! — возразила Скоццоне — очевидно, ее осенила удачная мысль. — Сами понимаете, я не могу смириться с тем, что буду сидеть здесь сложа руки, а вас там ранят… еще, пожалуй, убьют. Но, право, все можно уладить: не стану я молиться Богу в мастерской, а пойду в церковь, поближе к месту сражения. Там я буду в безопасности и тотчас же узнаю о победе или поражении.
— Пусть будет по-твоему, — ответил Бенвенуто. — Дай мы, разумеется, не вступим в смертельную схватку, пока не отстоим, как подобает, обедню. Итак, решено: отправляемся в церковь августинцев — она неподалеку от Нельского замка, — в ней, милочка, ты и останешься.
На том и порешили, и, закончив приготовления, все выпили по глотку доброго бургундского вина. Вместе с оружием прихватили молоты, щипцы, веревочные лестницы, веревки и отправились не в боевом порядке, а попарно и на довольно далеком расстоянии друг от друга, чтобы не привлекать к себе внимания. Такие нападения в те времена случались не реже, чем в наши дни мятежи или смены министров, но, по правде говоря, и в те времена никто так обычно не развлекался по воскресеньям, да еще в полдень, и, чтобы решиться на такую затею, нужно было обладать отвагой Бенвенуто Челлини, которого, впрочем, поддерживало сознание своей правоты.