Коннетабль и регентша умерли, а кто, кроме них, может обо мне вспомнить? Здесь никто не слышал даже имени Этьена Ремона. Никто не знает, что меня так зовут.
При мысли об этом полном забвении, об этой загубленной жизни на лбу у Жака выступил холодный пот.
– Ну и что же дальше? – спросил он.
– Дальше? Я целый год рыл землю, – продолжал узник, – и мне удалось выкопать под стеной отверстие, через которое вполне может пролезть человек.
– А куда вы девали вынутую землю?
– Рассыпал ее по полу и плотно уминал ногами.
– А где лазейка?
– Под койкой. За все пятнадцать лет никому не пришло в голову переставлять ее. Тюремщик приходит ко мне только раз в день. Едва щелкнет ключ в замке и затихнут его шаги, я отодвигаю койку и принимаюсь за работу. А незадолго до его прихода ставлю койку на место и ложусь на нее… И вот позавчера я лег, чтобы никогда больше не вставать. Истощились силы, кончилась жизнь… Благословляю тебя, юноша! Ты поможешь мне умереть, а я сделаю тебя своим наследником.
– Наследником? – удивился Жак.
– Да. Я оставлю тебе этот кинжал. Ты улыбаешься? Но существует ли более ценное наследство для узника? Ведь кинжал – это, быть может, свобода.
– Вы правы, благодарю вас, – сказал Жак. – Но куда ведет вырытая вами лазейка?
– Я еще не добрался до конца, но думаю – он недалеко. Вчера я слышал в соседней камере голоса.
– Черт возьми! И вы думаете…
– Я думаю, работу можно кончить за несколько часов.
– Благодарю вас! – сказал Жак Обри. – Благодарю!
– А теперь священника… Я хотел бы исповедаться, – сказал умирающий.
– Конечно, отец! Не может быть, чтобы они отказали умирающему в такой просьбе.
Он подбежал к двери, его глаза уже стали привыкать к темноте, и принялся изо всех сил стучать в нее руками и ногами.
Вошел тюремщик.
– Ну, чего вы шумите? – спросил он. – Что вам надобно?
– Старик, мой товарищ по камере, умирает, – сказал Жак, – и просит позвать священника.
Неужели вы ему откажете?
– Гм…– буркнул тюремщик.– Что будет, если все эти разбойники захотят священника?.. Ладно, придет священник.
И в самом деле, минут через десять явился священник. Он нес святые дары, а впереди него шли два мальчика-служки: один– с крестом, другой– с колокольчиком.
Величественное зрелище являла собой исповедь этого безвинного мученика, молившегося перед смертью не о себе, а о прощении своих мучителей.
Жак Обри, хоть и не был человеком впечатлительным, упал на колени и невольно вспомнил все позабытые с детства молитвы.
Когда исповедь была окончена, священник сам опустился на колени перед умирающим и попросил его благословения.
Старец просиял лучезарной улыбкой, какая бывает лишь у избранников неба, простер руки над головами священника и Жака Обри, глубоко вздохнул и упал навзничь. Вздох этот был последним.
Священник в сопровождении мальчиков-служек вышел, и камера, осветившаяся на мгновение дрожащим пламенем свечей, снова погрузилась во мрак.
Жак Обри остался наедине с мертвецом.
Невеселое общество, порождающее тягостные мысли… Ведь человек, лежащий здесь, попал в тюрьму безвинно и пробыл в ней целых пятнадцать лет, пока смерть, эта великая освободительница, не пришла за ним.
Весельчак Жак Обри не узнавал себя. Впервые очутился он перед лицом величественной и мрачной загадки, впервые попытался проникнуть в жгучую тайну жизни, заглянуть в немые глубины смерти…
Потом в душе его проснулся эгоизм: он подумал о себе, о том, что, подобно этому старику, он вовлечен в орбиту королевских страстей, которые ломают, калечат, уничтожают человеческую жизнь.
Асканио и он могут исчезнуть с лица земли подобно Этьену Ремону. Кто позаботится о них?
Разве только Жервеза и Бенвенуто Челлини…
Но Жервеза бессильна – ей остается только плакать; что касается Бенвенуто, он сам признался в своей беспомощности, рассказав, как тщетно пытался попасть в тюрьму к Асканио.
Единственной возможностью спасения, единственной надеждой был завещанный стариком кинжал.
Жак спрятал его у себя на груди и тут же судорожно сжал рукоятку, словно боясь, как бы оружие не исчезло.
В эту минуту дверь открылась: тюремные служители пришли за трупом.
– Когда принесете обед? – спросил Жак. – Я хочу есть.
– Через два часа, – ответил тюремщик. И школяр остался один в камере.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Честный вор