Все два часа, оставшиеся до обеда, Обри неподвижно просидел на скамье. Думы настолько поглотили его, что не было сил двигаться.
В назначенное время пришел тюремщик и принес воду с хлебом – это и называлось на языке Шатле обедом.
Школяр вспомнил слова умирающего, что дверь камеры открывается только раз в сутки; и все же он еще долго не двигался с места, опасаясь, как бы из-за смерти старика не был нарушен тюремный распорядок.
Вскоре он увидел в маленькое оконце, что приближается ночь. Минувший день был на редкость беспокойным: утром допрос у судьи; в полдень дуэль с Марманем; в час дня – заключение в тюрьму; в три часа – смерть узника, а теперь надо было поскорей готовиться к побегу.
Не часто в жизни человека выдаются такие дни.
Жак медленно встал, подошел к двери и прислушался. Тишина… Затем он снял куртку, чтобы не запачкать ее известью или землей, отодвинул кровать и, увидев под ней отверстие, скользнул в него, как змея.
Перед ним открылась узкая лазейка футов восьми в длину, которая проходила под стеной, а по ту сторону ее круто поднималась вверх.
При первом же ударе кинжала Жак почувствовал по звуку, что скоро достигнет цели – выйдет на поверхность. Но где, в каком месте? Ответить на этот вопрос мог разве только волшебник.
Как бы то ни было, Жак продолжал энергично работать, стараясь поменьше шуметь. Время от времени он возвращался в камеру, чтобы разбросать по полу вынутую землю, и снова продолжал рыть…
…Пока Обри работал, Асканио с грустью думал о Коломбе. Мы уже знаем, что он тоже сидел в Шатле, и так же, как Обри, в одиночном заключении. Только его камера случайно или по распоряжению герцогини была не такой голой и мрачной, как у Обри.
Впрочем, не все ли равно, больше или меньше в тюрьме удобств! Камера Асканио все же была камерой. И заточение в ней означало разлуку с любимой. Ему не хватало Коломбы; девушка была дорога ему больше всего на свете – больше свободы, больше жизни. Если бы она оказалась сейчас с ним, тюрьма превратилась бы в обетованную землю, в сказочный дворец.
Как он был счастлив последнее время! Днем думал о своей возлюбленной, а ночью мечтал, сидя с ней рядом; ему казалось тогда, что счастью не будет конца. Однако даже на вершине блаженства острые когти сомнения вонзались в его сердце. И тогда, как человек, над которым нависла смертельная опасность, он поспешно гнал от себя тревожные мысли о будущем, чтобы полней насладиться настоящим.
И вот теперь он один в своей камере. Коломба далеко. Кто знает, может быть, девушку заключили в монастырь и она выйдет оттуда женой ненавистного графа…
Несчастным влюбленным грозила страшная опасность: страсть госпожи д'Этамп подстерегала Асканио, тщеславие графа д'Орбека – Коломбу.
Оказавшись в одиночестве, Асканио совсем пал духом. У него была одна из тех мягких натур, которым необходима поддержка сильного человека.
Как прелестный, хрупкий цветок, он поник, согнулся при первом же дыхании бури, и вернуть его к жизни могли только живительные лучи солнца.
Если бы в тюрьме оказался Бенвенуто, он прежде всего исследовал бы двери, стены и пол своей камеры; его живой, непокорный ум без устали работал бы, стараясь отыскать какое-нибудь средство спасения. Но Асканио сел на койку и, низко опустив голову, прошептал имя Коломбы. Он даже не подумал, что можно бежать из камеры, находящейся за тремя железными решетками, и пробить стену толщиной в шесть футов.
Мы уже сказали, что камера Асканио была не так пуста и убога, как камера Жака Обри; в ней стояли кровать, стол, два стула и лежала старая циновка. Кроме того, на каменном выступе стены – видно, специально для этого устроенном – стоял зажженный светильник. Несомненно, это была камера для привилегированных преступников.
Заметно отличался здесь и стол: вместо хлеба и воды, получаемых Жаком раз в сутки, Асканио приносили пищу дважды; но это преимущество обесценивалось тем, что тюремщика тоже приходилось видеть дважды. Необходимо сказать, к чести заботливой администрации Шатле, что еда была не слишком отвратительной.
Да Асканио и не интересовала эта сторона тюремного быта: он был одним из тех юношей, с женственно-чуткой душой, глядя на которых кажется, что они живут лишь ароматом цветов и свежестью утренней росы. Целиком уйдя в свои мечты, Асканио съел немного хлеба и запил его несколькими глотками вина; он думал о Коломбе, как о своей единственной возлюбленной, и о Бенвенуто, как о своей единственной опоре.
В самом деле, до сих пор Асканио не приходилось ни о чем беспокоиться: обо всем заботился Челлини, а юноша жил бездумно, создавал прекрасные произведения искусства и любил Коломбу. Он был подобен плоду на ветке мощного дерева, дающего ему все нужные для жизни соки.