Но вот, пройдя шагов сто и поравнявшись с мастерской одного из своих собратьев по искусству, Бенвенуто вошел в дом, сказав, что якобы хочет взглянуть на древнюю вазу, недавно найденную при раскопках этрусских могильников в Корнето; при этом он велел своим ученикам идти домой, пообещав через несколько минут вернуться в мастерскую.
Он просто хотел удалить Асканио. И действительно, как только юноша и его спутник, о котором Бенвенуто тревожился гораздо меньше, зная, что Паголо не блещет отвагой, завернули за угол, он поставил вазу на место и выбежал из лавки.
Бенвенуто мигом очутился на той улице, где повстречался с Помпео, но Помпео уже там не оказалось. К счастью или, скорее, к несчастью, человека, окруженного дюжиной стражников, заметить нетрудно: Бенвенуто спросил у первого встречного, по какой дороге пошел
Помпео, и ему тотчас же указали путь. И он, как ищейка, наведенная на след, ринулся вдогонку.
Помпео остановился у дверей аптечной лавочки на углу улицы Чиавика и рассказывал почтенному аптекарю о своей смелой выходке – о том, как отважно он бросил вызов Бенвенуто Челлини. Но вдруг он заметил, что сам
Бенвенуто появился на углу, что глаза его горят, а лоб покрыт потом.
Бенвенуто закричал от радости, заметив своего врага, а
Помпео осекся на середине фразы. Было ясно, что сейчас произойдет нечто ужасное. Наемники выстроились вокруг
Помпео и вынули шпаги из ножен.
Нападать в одиночку на тринадцать человек было безумием, но, как мы уже говорили, Бенвенуто отличался поистине львиной храбростью и не вел счета врагам. На него было направлено тринадцать обнаженных шпаг, а он выхватил из ножен небольшой острый кинжал, который всегда носил за поясом, пробился в самую середину отряда, одной рукой вырвал у врагов две-три шпаги, другой повалил наземь кое-кого из наемников, да так ловко, что мигом добрался до Помпео и схватил его за шиворот; но наемники тотчас же тесным кольцом окружили Бенвенуто.
И тут все смешалось в рукопашной схватке: раздавались крики; в воздухе мелькали лезвия шпаг; бесформенный живой клубок катался по земле. А спустя мгновение какой-то человек с победным кличем вскочил на ноги и, сделав могучее усилие – перед тем он так же прорвался в самую середину отряда, – выбрался весь в крови, но торжествующе потрясая окровавленным кинжалом. То был
Бенвенуто Челлини.
А другой человек в предсмертных судорогах катался по мостовой. Ему были нанесены две кинжальные раны: одна за ухом, другая возле ключицы, у самой шеи. Через несколько секунд он умер. То был Помпео.
Любой на месте Бенвенуто, поразив кого-нибудь насмерть, спасся бы бегством, но Бенвенуто, переложив кинжал в левую руку, зажал шпагу правой и с решительным видом стал ждать схватки с двенадцатью наемниками.
Но сбиры и не думали нападать на Бенвенуто Челлини.
Ведь тот, кто им платил, был мертв, а следовательно, платить не будет. И, оставив труп Помпео, они бросились наутек, как стая перепуганных зайцев.
В этот миг появился Асканио и, подбежав к учителю, обнял его. Юноша не поверил предлогу – этрусской вазе – и вернулся; но хотя он и очень спешил, все же на несколько секунд опоздал.
ГЛАВА 3
Дедал
Бенвенуто пошел домой вместе с Асканио несколько встревоженный: не ранами, которые ему нанесли, – они были легкие и на них он не обращал внимания, – а тем, что произошло. Полгода назад он отправил к праотцам Гасконти, убийцу своего брата, но избежал кары благодаря покровительству папы Климента VII; кроме того, смерть убийцы как бы была возмездием. Но теперь, когда покровитель Бенвенуто умер, положение стало более затруднительным.
Об угрызениях совести, конечно, не было и речи.
Да не составит читатель плохого мнения о нашем достойном мастере, который, убив одного, точнее, двух, а может быть, и трех человек, если хорошенько покопаться в его жизни, – весьма опасался сторожевого дозора, но отнюдь не страшился гнева господня.
Ибо в 1540 году летосчисления нашего этот человек был для своего времени обыкновенным человеком, как и все, по выражению немцев. Да это и понятно. В те времена люди не страшились смерти и сами убивали хладнокровно; мы и теперь смелы, но наши предки были отважны до дерзости; мы люди зрелые, они же были молоды. В те времена люди были так щедры, что совершенно беззаботно теряли, давали, продавали и отнимали жизнь.
Жил-был один писатель, на которого долго возводили клевету, имя которого было синонимом вероломства, жестокости – словом, всего, что означает низость, и только в