— Я отказываюсь от премии! Считаю, что есть человек, который по праву заслужил её. Это… — обратный отсчёт перед запуском ядерной бомбы. Замять транслирующийся на всю область скандал не удастся. Четвёртая власть взбунтовалась. — Виктор Ремизов!
Голос Ольги достиг ультразвукового диапазона, ударился о своды потолка, посыпался хрустальными осколками на головы сидящих в зале и у телевизионных экранов. Все знали, о чём идёт речь. Черновики разоблачительных материалов о прикарманивании губернатором федеральных сумм со счетов строящегося онкологического центра передавали в печатном виде друг другу осторожно, как перепечатки «Архипелаг «Гулаг» когда-то. Когда и кто пустил их «в народ», никто ответить не умел. Достроить злосчастный онкоцентр не могли вот уж лет шесть по причине финансового дефицита. Область стабильно занимала лидирующие места в страшном рейтинге по онкозаболеваниям, а долгострой всё продолжался. О публикации таких «боеголовок» не было и речи. Главные редактора шарахались от Виктора, точно он был носителем смертельной заразы. Одно его имя вызывало гипертонические кризы. Как водится в России, дошли «прокажённые» статьи и до самого головы. Мир не без добрых людей. Но губернатору повезло. Внезапно в квартиру взбесившегося журналистишки забрались грабители. Расстреляв семью хозяина, прельстились только рабочим компьютером Ремизова, где и были собраны неудобные факты. Забрали и все носители. Правда, кто-то, после случившегося, отправил всё же эти кляузы в Москву. Наверняка у бузотёра Ремизова были подельники. Сам он лежал тогда в реанимации с перебитым позвоночником. Пока дотошная столичная комиссия разбиралась в нелицеприятных наветах на губернатора, все деньги каким-то сказочным образом всплыли на должных счетах. Факта хищения не усмотрели и уехали, не солоно хлебавши.
Грабителей и не нашли, а ябеда Ремизов, выжил. Вот только разорванный девятью граммами металла спинной мозг навсегда усадил его в инвалидное кресло, лишив, таким образом, возможности лазать, куда батька не велит. Да и гибель жены и 4-летней дочери окончательно превратила его в ничем не интересующееся, вечно пьяное существо. Журналист кончился, а с ним и человек. Ну, бывает…
И вдруг.
— В начале года в нашем городе был открыт онкоцентр, — тихо начала Ольга. — Многие из вас освещали это событие. Мы говорили о том, какие возможности открываются в этой связи. О надежде тысяч людей, потерявших веру в избавление от страшного недуга. Благодарили губернатора за заботу. И вот четыре месяца назад я сама сидела в очереди и ждала приговора — будет жить моя внучка или… — Голос Ольги дрогнул и стал металлическим. — Я не знаю, за что Бог посылает страдания нашим детям. Боюсь, что за грехи их родителей. Я не вправе судить, справедливо это или нет. Я только знаю, что моя дочь не заслужила видеть своего ребёнка умирающим. Знаю, что внучка не должна испытывать то, что она испытала. Испытала за то, что я, её бабушка…
В железной леди Мещеряковой что-то сломалось. Она не плакала. Просто смотрела огромными сухими глазами в зал и молчала. Дорогое эфирное время текло впустую.
Или нет?
— Моя внучка жива, — Ольга вышла из ступора и улыбнулась. — Сегодня я видела, что на её головке начали пробиваться волосы. Крохотные такие «пенёчки», — Ольга свела указательный и большой пальцы правой руки, показывая насколько крошечные ростки она увидела на голове внучки. Засмеялась. Потом её глаза снова стали серьёзными, почти суровыми. — Я знаю, что этими «пенёчками» я обязана Виктору Ремизову. Как обязаны ему многие за право на надежду. Право, видеть любимых людей живыми и счастливыми. А вот жену и дочь Виктора уже не вернуть… Вернём ли мы самого Виктора, решать только нам…
Ольга брякнула о помпезный столик статуэткой, врученной в знак назначения её журналистом года.
На сцену поднимались люди. Их статуэтки были поменьше и пожиже рангом. Свалка уродливых призов ширилась. Их уже складировали невразумительной грудой, не заботясь, когда одна из статуэток скатывалась со столешницы и с гулким стуком падала на красную дорожку.
Виктор сидел в сумеречной зыби комнаты, склонив голову на плечо. Рядом валялась пустая бутылка. Он дремал. Привычное его состояние последнего времени. Книги, исчитанные когда-то до дыр, пылились на полках. Компьютерный уголок, главное в былые дни место жизнедеятельности Ремизова, заставлен стеклотарой. Покрывшийся слоем пыли телевизор он не включал.
Совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение; боящийся не совершенен в любви.
( Апостол Иоанн )
Отбой телефонной тревоги — я нажал кнопку. Радостно верещал телевизор. На душе было погано. Словно неведомая гадалка назвала дату моей смерти. Дата была далёкой, как ночной гудок паровоза, едва доносимый ветром, но этот гудок тревожил, звал куда-то и напоминал о том, о чём в суете мы забываем. Тягучая тоска. Нет, Джамала мне было не жаль. Он сам так решил. Жаль себя. Последний раз я видел его лет пять назад. Нас ничего не связывало. Но когда уходят однокурсники, кто-то холодной ладонью проводит по твоей спине. Окликает оттуда, откуда нет возврата. Нашёптывает, что и ты рано или поздно переступишь через эту черту.
—Лера! — я ощутил потребность хоть с кем-то разделить ледяную глыбу, вывалившуюся на меня из телефонной трубки.
Жена неслышно вошла в комнату. Ходила она беззвучно, точно фантом. Это меня пугало и раздражало. Меня в ней, многое раздражало: бесцветный голос, не окрашенное ни единой искрой эмоций лицо… Она почти всегда молчала. Смотрела отрешённо, сквозь меня. Неживая, лишённая всяких человеческих проявлений мумия. А ещё она постоянно опаздывала. Она год за годом опаздывала подать документы для поступления в вуз. Благодаря этому, ей так и не пришлось штурмовать вступительные экзамены. Опоздала в ЗАГС к назначенному времени регистрации нашего брака. Опоздала и на слушания о намечающемся разводе, который потом так и провис в воздухе. Она опаздывала даже на утренник к нашему сыну Борьке, врывалась уже после того, как он прочитает, чуть не плача, свой стишок. Страшилась, как мне кажется, стать свидетелем его провала после того, как они сутками бубнили вместе четверостишье в её комнате. От того что она всюду опаздывала, на её лице застыло тревожное, испуганное, виноватое выражение.
Зато хозяйка она была отменная. Завтраки, обеды и ужины всегда вовремя дымились на кухонном столе. К её плюсам стоило отнести и то, что она не досаждала мне просьбами, претензиями и скандалами. Жила отдельно, точно меня вовсе не было. Речь даже не о соседней комнате, куда она, ничего не объясняя, перебралась несколько лет назад. Существовала в каких-то своих мирах, куда вход мне был закрыт. Нас обоих это устраивало. Мы друг другу не мешали. По законам этой «блокады» я приносил в дом зарплату и чинил то, что требовало мужской домовитости. Она исправно выполняла все традиционно женские хозяйственные обязанности. Удобный полубрак.
Жена застыла на пороге моей комнаты и, как водится, уставилась сквозь пространства и миры, входом в которые служила некая инфернальная точка меж моих бровей. На её языке это означало: «Что?».
— Джамала помнишь? — Лера склонила голову набок, и мне показалось, что это бессловесное, бестелесное, прозрачное существо начало окончательно терять зримые очертания. — Ну, Джамалиддина! Однокурсник мой. Он ещё на нашей свадьбе пел какой-то азиатский фольклор. Короче, умер, послезавтра похороны. Колян звонил. Надо бы сходить, — мумия никак не реагировала, всё смотрела в точку X. Я помолчал, но, не дождавшись ответа, решил излить ей всю информацию, надеясь вызвать хоть какое-то сочувствие. — Вены вскрыл, прикинь?