АСКЕТ

— Что ему опять не так? — программист пульнул огрызком в мусорное ведро. Как водится, не попал.

— Подойти сил не осталось?! — Райку прорвало. — Мужичьё. Мой такой же был. Ходишь за вами, ходишь, как за детьми малыми. А вы…

— Я подниму, — стушевался бородач. — Так что шеф-то?

— В типографии напортачили, а я виновата.

— Хм… вечно ты какая-то… крайняя, — попытался поддакнуть Василий, но попал пальцем в небо. Райке хотелось поведать грустную историю шефской несправедливости, а тут… Как влёт сбили.

— Зато вам, всё нипочём!

— Рай, что ты… успокойся… — верстальщица Катенька попыталась обнять коллегу за плечи.

Раиса рывком высвободилась из объятий и выскочила вон. В кабинете повисла неловкая тишина. Все знали, сейчас Рая рыдает, запершись в туалете. Не впервой.

— Правда, невезучая она, — по-бабьи вздохнула большая, как дирижабль, Нюша. В редакции она работала с незапамятных времён. Правила синтаксические ошибки ещё главного редактора, когда он появился здесь, будучи студентом факультета журналистики. — Муж ушёл, родители те ещё тираны… Как порасскажет! Ой! Жалко девку.

— У неё ещё сапоги новые расползлись! — подтявкнула из дальнего угла менеджер по подписке Оля. — Вот такая дырень, она мне показывала. Месяц назад купила. На её-то зарплату…

— Что вы её оплакиваете! — взвилась Маришка. — Не хуже у неё, чем у других. Зато нытья!

— Какая ты, Маринка… Тяжело ведь человеку! — пристрожилась Нюша. — Дня нет, чтоб не ревела.

— У всех не груши с мёдом, — Маришка развернулась фигуристым корпусом к пожилой корректорше. — У тебя зарплата больше? Или муж лучше? Живого места нет! Эвон всё… «на лестнице споткнулась», — Маришка досадливо махнула гривой.

Нюша зарделась и потупилась.

— Ну, ты вот… помолчала бы…

Рая ещё раз провела по векам смоченным холодной водой платочком. Тушь размазалась, лицо покрылось нервическими красными пятнами. Ну и пусть! Так и пойдёт. Пусть видят, до чего довели… Им только бы лясы точить, да чаи гонять. Кто из них способен чувствовать, как она?! Глубоко, болезненно, каждым воспалённым человеческой несуразностью нервом… Тонкое мироощущение порождает только страдания! Как хочется стать глупой и счастливой… Как они все! До чего пОшло их мещанское счастьице! Воробей чирикнет — уже весело. Фу! Примитивы. Раиса всхлипнула и открыла дверь, чтобы снова погрузиться в чуждый ей мир немотивированных радостей, так свойственных бесчувственным приматам.

С её появлением все замолчали. «Меня обсуждали», — догадалась Раиса и скорбно поджала губы. Василий осторожно скользнул в дверной проём мимо неё, смущённо улыбнувшись на прощание. «Даже не выслушал… трус!». Остальные деловито заклацали по клавишам. Сочувствия от них не дождёшься. Оно и верно, сочувствие это движение души высшего порядка. Есть ли у них души? Раиса вернулась в привычное мрачное безмолвие.

— Рая, — голос принадлежал серенькой молчаливой верстальщице Нине. Она меньше других, обычно, принимала участие в шумных дефиле, если кто-то торжественно вытряхивал из пакета обновку. Или модную книгу. Или разрекламированный чай… Тихо улыбалась из своего закутка, изредка вставляя ничего не значащие междометия.

— Что?

Круги под глазами и бледная кожа Нины выдавали бессонницу, а это какое-никакое горе. Не такое, конечно, какие сыпались на голову Раисы, но всё же…

— Ты ведь рисуешь хорошо, да? — Нина говорила негромко, поэтому все в офисе навострили уши. Диалог, заведённый молчуньей, заинтересовал. Чего это она?

— Ну… Художка и факультет дизайна с отличием. А что?

— У нас, понимаешь… дело такое… — Нина замялась. — А потолок ты разрисовать смогла бы?

— Чего? — Рая невольно рассмеялась, утеряв на миг обречённость в глазах. — Нашла Микеланджело Буанаротти!

— Давай выйдем, я всё объясню.

В субботу Раиса собрала кое-какие краски, оставшиеся от былых пленэров и отправилась на автобусную остановку. Там её уже поджидала Нина с двумя туго набитыми баулами.

— Ничего себе! — оценила тяжесть ноши Раиса и уважительно хмыкнула.

— На всех же. Я-то к сыну почти каждый день, а иногородним как? Вот и носим по очереди, — лицо Нины залучилось мягким светом.

— Ты почему здесь?! — Нина кинулась к кровати, на которой лежала гипсовая кукла. — Тут краской пахнуть будет! Форточки откроем.

— Мне Николай Семёнович разрешил! — отчаянно взвыла кукла. — Я тоже художник!

Сопровождавший их до палаты высокий мужчина в белом халате и нелепой шапочке на лысоватой голове махнул волосатой лапищей:

— Пусть смотрит! Баба Маша его укутала. Камень уговорить может, подлец!

— Ага! — жизнерадостно доложили с кровати. — Мама тоже так говорит.

Раиса испуганно всматривалась в говорящую «куклу», закованную в белый панцирь от шеи до одеяла, скрывающего нижнюю часть лежащего.

— Укройся получше! — строго произнесла Нина, натягивая одеяло «кукле» до подбородка. — Не май месяц.

— Ладно! Тётя Нина, ты мне эклер принесла?

— Принесла, принесла… — Нина принялась что-то выгружать из своих баулов на тумбочки. В палате их было восемь. Она деловито рылась в сумках и оставляла на каждой небольшой кулёк. — Вроде всё, — наконец, выдохнула она удовлетворённо. — Остальное в холодильник. Я там на каждом пакетике фамилию написала. Скажете бабе Маше?

Медведеобразный Николай Семёнович кивнул и, шаркая, вышел, кинув напоследок:

— Смотри, Юрий, не обижай художницу! За хозяина остаёшься.

— Не-е-е… — протянула «кукла» и хихикнула.

Рая подошла ближе. Зрение подводило, но очки она принципиально не носила. Не хватало ко всем несчастьям прослыть ещё и очкариком! На неё из-под шерстяной белой шапочки взирали два бойких глаза. Значит, на голове всё же не гипс… При ближайшем рассмотрении всё «обмундирование» оказалось чем-то вроде жёстких белых лат, скрывающих худенькое тельце почти целиком.

— Привет, — попыталась скрыть нездоровое любопытство Рая.

— Привет! Меня Юрка звать, а тебя?

— Рая… Говоришь, тоже художник?

— Ага, хочешь, рисунки покажу?

— Давай…

— Там, в тумбочке на второй полке. Только они не очень красивые. У меня сейчас только чёрный фломастер. Остальные высохли. Мамка через месяц приедет. Обещала привезти.

— А-а-а…

Раиса рассматривала каракули на тетрадных листках в клеточку, и ей почему-то хотелось плакать.