— Нравится? — спросил, наконец, Юра. В его голосе сквозило неприкрытое ожидание похвалы.
— Да, здорово… — соврала Рая, но стыда не почувствовала.
— Вообще-то, я терпеть не могу чёрный цвет! — оживлённо затараторил маленький художник. — Я люблю, чтобы ярко! Чтоб, как в жизни! Но фломики… У меня всегда первым кончается красный и зелёный. Потому что я всё по-настоящему рисую. Чтобы трава вся зелёная, а солнце красное. Ещё у меня кони красные…
— Как у Петрова-Водкина?
— А кто это?
— Художник такой. У него картина есть «Купание красного коня». Не видел?
— Не-а. У нас в посёлке нет музея.
— Я тебе книжку принесу, там репродукция имеется.
— Класс… Кони, они добрые и сильные. Я, пока не заболел, в ночное ходил. Когда костёр, все кони красные. Здорово! У меня теперь всё, что сильное и доброе — красное. Потому и фломик первее кончается, — взгрустнул Юрка. Но тут же его голос стал нетерпеливым. — Давай, рисуй скорей! Только домовёнка Кузю не забудь. У нас Гришка, пацан маленький, только Кузю любит. А всяких там суперменов — нет. Он плачет всё время, по мамке скучает. Тогда я начинаю кузиным голосом говорить, он успокаивается. Смеётся даже. А того Кузю, которого дядя Петя, наш завхоз, нарисовал на стенке, ему не видно. У него такая штука на шее, голову не повернуть, а лежать на спине надо. Понимаешь? Не видно стенку. Вот мы и придумали… на потолке. Вместе все придумали! Мне, кстати, тоже на потолке глядеть удобней.
— Мне Николай Семёнович сказал, что я домой скоро поеду, — хвастал Юрка. — Месяца через четыре. Потом ещё пару раз сюда и выздоровею. Скоро уже, годика через два-три. Николай Семёнович говорит, костный туберкулёз сейчас не опасная болезнь. А, когда вырасту, я буду наездником. У меня получится, я лёгкий. Кони толстых не очень любят… А вообще-то, тоже любят. У меня друг Шурка, во-от такой жирдяй! Всё равно любят! Правда, он им хлебушек с солью втихаря даёт, приманивает, — Юрка весело засмеялся.
— К нам на работе тоже мохнатая птица прилетает… И, кажется, тоже красная.
РАЗБИТЫЙ ПАРУСНИК
— Галя! Да подожди ты! — Сто лет жить будет. Наш фотокорреспондент Алексей нёсся по мокрому, впитавшему отблески оранжевых фонарей, тротуару, прижав что-то к груди. — Сумку забыла!
— Спасибо! — рявкнула я и попыталась с места в карьер дать предельные обороты. Лёша схватил меня за запястье.
— Плюнь ты на него. Знаешь же, как напьётся…
— Слушай, ты! Начни ещё защищать эту свинью! Как вы меня все…Ты думаешь, я не вижу, что тебе нужно?! Ходишь вокруг, как менестрель, а у самого по койке в глазах! Завтра уволюсь и пошли вы! Предатели!
— Дура ты… — Лёшка насупился.
— К чёрту иди! — Только бы не разреветься позорно. Я резко повернулась и гордо двинулась прочь. Домой. К своему единственному, любимому мужчине, который всегда будет со мной, который не предаст.
— Ма! — Пашка сиял. — Бабуля не знает, что такое хрют! — радостно выкрикнул он и осёкся. В свои одиннадцать он был развит не по годам. И чувствителен нечеловечески. Впрочем, моя вытянутая физиономия не давала, видимо, шанса ошибиться — мать в прострации.
— Чайку подогреть? — Мама не умела расспрашивать о моих внутренних терзаниях. В таких ситуациях она несла чашку чая или кутала меня в тёплый плед. При этом всегда как-то беспомощно улыбалась. Почему-то мне становилось её жалко.
— Нет, мам, спасибо. Во как напилась! — я провела тыльной стороной ладони по горлу.
— Тогда я поеду. Поздно уже. Барсик голодный. Да и … Поеду.
— Ничего не получалось. Вот я и выдумал, что хрют это такая часть паруса. Бабуля поверила. Она всему верит.
— Шулер, — я засмеялась и ещё крепче стиснула худенькие плечи Пашки. Надо будет сказать маме, чтобы не потакала ему. Большой уже. А то так и будет жить в счастливой уверенности, что все вокруг глупее него.
— А шулер это кто? — Пашка доверчиво заглянул мне в глаза.
— Шулер это такой нечестный человек, который хочет всегда выигрывать.
— А-а-а… — сын положил вихрастую голову мне на плечо и вздохнул. — Как ты думаешь, я смогу стать капитаном парусника? Капитан же всегда на палубе, по реям не лазает, а в каюте можно сделать пандус.
— Сможешь, конечно. Пусть по реям лазают те, кому это нравится. — Сердце сжалось. Рано ему ещё говорить всю правду. Во всяком случае, я не могу. — Ну, что, мой капитан, спать?
— Есть, адмирал! — Пашка взметнул к виску ходящую ходуном худенькую лапку. Я толкнула инвалидную коляску по направлению к его комнате.