АСКЕТ

— Не люблю дождь, — промямлил я.

Сейчас бы туда…

— Девчонка там у них в команде. Нет, ты прикинь! Обхохочешься. Баба-спасатель! Рыженькая.

— Врач, может?

— Может и врач, — согласился Зураб. — Улыбается. Хохочет даже.

— А чего хохочет-то?

— А пёс её знает! С героями познакомиться хочет.

— Это с нами что ли? — Я криво улыбнулся, вообразив какое жалкое зрелище представляю сейчас. — Не выйдет. Мне брюнетки больше как-то.

— Может, и брюнетка, — съугодничал Зураб. — Чего там рассмотришь-то в этот глазок. Она тут передала тебе…

Свет загулял туда-сюда, в щель что-то просунули. Негнущиеся пальцы никак не желали передавать тактильные ощущения в мозг. Я провёл подарком по щеке. Нечто трепетное, лёгкое, тонкое. Поднёс к носу. Терпкий аромат какого-то растения. Головокружительный дух живого. Ветка. Недавно она была в руках тех, кто идёт ко мне на помощь. Связывает меня с ними нитью Ариадны. Выберусь отсюда и скажу той рыженькой: «Привет, Ариадна!». А я-то, дурак, хотел оборвать её нить одним ударом.

— Как подарок? — Зураб погасил фонарик, но теперь его голос, идущий сквозь расширенную ножом щель, был совсем рядом.

— Лучший из всех, что мне дарили! — Я говорил искренне. — А ты чего свет погасил? Думаешь, часа на три не хватит?

— Дышать-то легче?

— Да. Проведёшь сюда ещё горячую воду — озолочу! — Кажется, я начал даже шутить.

— Будет тебе и вода горячая, и небо в алмазах, и какава с чаем.

— Есть охота.

— А тушёнка?

— Вспомнил… Сколько мы тут?

— Четвёртые сутки.

— Что?!!

— Ну…

— Где же твои чёртовы спасатели?!

— Какой шустрый. Там знаешь что? Ого-го! За дополнительным оборудованием ездили. Всё по последнему слову техники оформят.

— Сволочи! Всё у нас так, сразу ничего сделать не могут. Не задохнёмся, так с голоду ласты склеим!

— Не ори, береги кислород. А я вот всегда у доктора какого-нибудь спросить хотел, приходит неизлечимый больной, скажет он ему, сколько осталось?

— Это вопрос врачебной этики. Каждый врач решает сам. Сколько копий поломано на эту тему.

— А ты бы?

— Я бы сказал.

— Зачем?

— Это его жизнь.

— Ты лишаешь его сил бороться.

— Я не поп, я врач. Человек вправе знать о себе всё. Как он этим распорядится — его выбор. Если мы начнём носиться с душевными переживаниями каждого пациента, лечить будет некогда. Я даю объективную информацию — человек решает, как ему поступить в этой ситуации.

— А, если кто-то сломается в первую минуту? На эмоциях.

— Я не могу винить себя за чужой выбор. А чего это ты разговор завёл?

— Так, с голодухи.

— Да уж… Тоже не жравши?

— Второго дня консервы доел.

— Здорово. А если они ещё неделю провозятся?

— Вынесут на руках, как китайских императоров!

Чёрный юмор — это гут. Он превращает смерть в забавное мероприятие.

Китайским императором я почувствовал себя гораздо раньше. Голод, помноженный на кислородную недостаточность, уложил меня уже через три дня. Зураб пару раз приносил новости от команды спасателей — работы идут полным ходом, но чёртов завал оказался коварней, чем сначала о нём думали. Иногда до меня долетал голос инструктора, бубнящий что-то по рации. Вообще-то есть уже не хотелось. Я почти всё время спал. Хоть и врач-недоучка, симптоматику я определил. Ко всем неприятностям добавилась ожидаемая с первого дня заточения пневмония. Глупо в двадцать первом веке окочуриться от банального воспаления лёгких. Но я всегда был оригиналом. И это каникулы?!

— Ты тут? — Веки весили не меньше десятка тонн. Интересно, какая температура? Наверно, тривиальный термометр взорвался бы.

— А где мне быть? — отозвался Зураб еле слышно. Его полушёпот в последние дни мне очень не нравился.

— Простыл?

— Похоже.

— Если выберемся, больше никаких пещер. К чёрту человечество и всех микроорганизмов вместе взятых. Умные люди брюхо греют на приморском песочке …

— При чём тут человечество?

Я собрался с силами и вкратце поведал Зурабу свои наполеоновские планы, относительно пещерно-подводных тварей, обходящихся без света, кислорода и всего прочего. Это помогло отвлечься от многоликих извивающихся глюков. Глаза от жара кипели. Как, впрочем, и мозг. Эти окаянные представители организма услужливо рисовали на фоне кромешной тьмы истошно-пёстрые сюрреалистические картины. Скоро встречусь с Сальвадором Дали и непременно поделюсь впечатлениями.

— Короче, если дело не даётся — не твоё это дело, — подвёл я итог.

— У меня дед охотник был. Говорил, чтобы с первого выстрела птице в глаз попадать, придётся сначала сто раз промахнуться. По-твоему, что такое неудача?

— Ну… — я задумался — поражение, наверно.

— Дед говорил, неудача это друг.

— Софисты…

—А?

— Хрень, говорю!

Мой интеллект бастовал. Требовал тепла, еды, кислорода и движения. По заверениям Зураба, регулярно общающегося с рацией, спасатели должны явиться с минуты на минуту. Я боялся отключиться и поэтому всеми силами цеплялся за разговор.

— Неудача — честный советчик. Прикидываешь так и эдак, что делал неправильно. Почему в глаз птице не попал? Рука дрогнула? Укрепи руку. Или в летящую птицу стрелял, да не рассчитал, что она вверх уйдёт? В другой раз учти. Сильный так и поступает. А что делает слабый?

— Покупает птицу в магазине, — из последних сил сострил я.

— Вроде того. Говорит, что он неудачник и больше не ходит на охоту.

— Ведёшь к тому, что я должен продолжить штурмовать эти паршивые норы?

— Сдаётся мне, твоя цель не покорение пещер…

Когда меня извлекли на свет, о существовании которого я начал уже забывать, Зураба я не увидел.